Опять сезонные солдатики, покончив с вспашкой, хлынули в лагерь — хозяева и их работники, взрослые мужчины и подростки. Четыре тысячи, что продержались всю зиму в Валли- Фордж, переросли в семь тысяч. Затем — в десять, в двенадцать. Основу составляло ожесточенное, крепкое ядро из тех, кто выжил в этом лагерном аду.
Хоу испугался. Прежде он мог стать нападающим; теперь мог сам в любой момент ждать нападенья. Он выступил из Филадельфии на север через Джерси, и под Монмутом Вашингтон преградил ему дорогу.
Недаром три военных года, три года поражений и отчаянья, закаляли оборванных поджарых континентальцев. В первый раз они дрались и не отступали ни на шаг, выстояли под ядрами и снарядами, под огнем, целый день ожесточенных боев — а потом, опершись на свои мушкеты, смотрели, как откатывается с поля разбитая армия англичан.
Война не кончилась, она недалеко еще ушла от начала, но теперь появилась американская армия.
Пейн начинал постигать свою новую профессию — ремесло, именуемое революцией, которым он первым стал заниматься как тем единственным, в чем заключен смысл существования. Он видел, как народ берет в свои руки власть, и видел также, какими средствами берут власть; он видел, как те, кого поставили в лидеры — мирные граждане, чьим делом в жизни была отнюдь не война, — сплачивали народ против супостата. Видел, как снова и снова подымает голову контрреволюция — в Нью-Йорке, в Филадельфии, в Джерси и в Пенсильвании. Видел, как армия распадается на враждующие группировки, а убежденные патриоты готовы продаться тому, кто больше даст. И вот сейчас наблюдал одну из последних стадий: раскол между народной партией и финансовой; партией торговых, власть имущих, аристократических кругов. Интересно, что силы эти объединились против того, кто был, по слухам, самым богатым человеком в Америке — против виргинского фермера, того самого Вашингтона. Вначале был сговор с целью отстранить Вашингтона от командования и передать его Гейтсу, затем — попытка бросить тень на его репутацию, вбить клин между ним и высшим командованием, а теперь, наконец, — прямое предательство в пользу англичан. Из Англии прибыли за океан некие господа, наделенные весьма широкими полномочиями; они знали, с кем установить связь. Пейн отправил к Вашингтону посыльного, а сам, весь кипя от возмущения, взялся за перо.
Появился новый «Кризис», в котором он с негодованием писал:
«Что же за люди, что за христиане в глазах ваших американцы, ежели вы полагаете, что после того, как смиреннейшие их ходатайства оскорбительно отвергают, принимают драконовы законы, дабы их притеснять на каждом шагу, развязывают против них необъявленную войну, вовлекая к тому же в кровопролитие индейцев и негров, — после того как у них на глазах убивают их родных, а их сограждан морят до смерти голодом в застенках, разоряют и жгут их дома и имущество — после того как они, призвав со всею серьезностью в свидетели небеса, торжественно и безоговорочно присягают вашему правленью и от чистого сердца дают обет верности друг другу — после того как они заручились дружбою других наций и вступили с ними в союз — они должны, в заключенье, разорвать все эти свои обязательства перед Богом и людьми, согласясь на ваше низменное и гнусное предложенье…»
Действуя на свой страх и риск, негласно, он все глубже увязал в тенетах. Избегать прямых обвинений ему не хватало выдержки, а между тем ему покамест не удалось добыть хотя бы самой ничтожной письменной улики, подтверждающей его подозрения о заговоре против революции.
Не доверяя Сэмюэлу Адамсу — искренне полагая, что Адамса, как и многих прочих из бостонской братии, можно купить, если только знать, с какой стороны подступиться, не постоять за ценой и оговорить условием, что всякий получит ту должность, о которой мечтает, — он при всем том не мог найти для своих обвинений твердого обоснованья. И Ричард Генри Ли, остановив как-то его на улице, с горестной укоризной сказал ему:
— Похоже, вам просто нравится наживать себе врагов, Пейн.
— У меня их так много, что одним больше, одним меньше — роли не играет.
— Друга иметь всегда полезно. И язык зря не распускать — тоже.
— Друг у меня один — революция. А язык, как у любого крестьянина, мелет, не выбирая выражений.
— Я только хотел предостеречь…
— Меня нет надобности предостерегать, мой друг, — усмехнулся Пейн.
И почти сразу же вслед за тем разразился скандал с Сайласом Дином.
Как секретарь Комитета внешних сношений, Пейн не однажды сталкивался с обстоятельствами прелюбопытного свойства. Существовала, например, европейская фирма под названием «Родерик Хорталес и Компания». Он сам в отчаянные дни минувшей зимы вел с нею торговые переговоры. Речь шла о поставке сапог для армии, которая, сбивая ноги в кровь, ходила в самодельных обмотках из тряпья и мешковины; некий господин Стеффинз из Чарльстона брался достать тысячу пар добротных сапог — ежели подойдет цена.