— Идти можешь? — горячо и влажно спрашивает в ухо.
Костя неопределенно мотает головой — то ли да, то ли нет. Как-то странно искажается карикатурное лицо, причудливый длинный рот искривляется. Дрюн подставляет плечо. Костя опирается на Дрюна здоровым боком, обнимает его за тонкую шею, и вместе они пытаются сдвинуться с места. Бежать не получается, лишь сбивчиво идти.
Топот. Кто-то еще семенит рядом. Кто это? Парнишка в джинсовом и бандане! Бурый. Водила. Тоже тащит кого-то. А, ну да, волочет лысого, как бишь его? Неважно, впрочем. Тот едва переставляет ноги. А где же Минипа? У Бурого в руке мелькает чемоданчик! А Опель? А что же Опель? Хлопок! Что-то хлынуло вдогонку, может, дуновение какое-то? Да что там, бляха? Да там Опель полыхает. Еще хлопки. Та-та-та-та-там! Та-та-та-та-там. Свист под ногами. Пули разлетаются в стороны! Отскакивают от ледяного асфальта, как от брони. Нет, это только кажется. Они не отскакивают…
Господи, до чего неудобный этот Дрюн, весь костлявый и пыхтит как паровоз. Костя пытается отталкиваться непослушными ногами. Колко и жестко. Как по раскаленному металлу. Боль и сюда добралась, отдается по нитям нервов. Все связано. В теле все связано.
— Бора… Хух-хух… Бежим туда… Хух-хух… Там схрон есть… Хух-хух… — порывисто раскатывается в ухе.
Меняют направление. Резко сворачивают влево. Еще немного, еще чуть-чуть. Все что хочется — лишь обрести покой. Где-нибудь заныкаться со своей болью. Лежать и ныть, как собака. Как раненый волк. Одинокий волк. Теперь ты не один. Теперь тебе помогут.
Узкая тропинка между каких-то кирпичных развалин. Зияющий проем, свист, пуля! Отщепляется уголок кирпича прямо под рукой, отлетает куда-то назад. Первым, Дрюн с немощным Костиным телом пролазит первым. Ждет, отдыхает, воздух с хриплым свистом тяжело вырывается из его легких. Протискиваются Бурый с тушей Боры. Бора клюет головой в плечо Бурого. Кровь от раны на виске Боры сочится каплями на одежду Бурого. Бурый садится на корточки под тяжестью тела товарища. Дышит плечами, словно складывающимися и раскладывающимися крыльями. Тоже громко, с присвистом.
— Бурый, ты как?
— Все нормально… Фуф… Бежим быстрее.
Опять начинается трясучка в обнимку с Дрюном. Ноги почему-то становятся картонными, голова кружится, ступни все время натыкаются на какие-то жгучие угли, на обломки кирпичей. Боль притупилась в боку, но ее отзвуки стучат молоточками в голове. Тик-так. Тик-так.
— Бурый… Хух-хух… — Дрюн останавливается, стук молоточков замедляется. — Открывай погреб. Хух-хух… Да, бля, конский член… Хух-хух… Видишь, завал картона? Там люк.
Бурый сбрасывает дружка прямо в ворох разобранных коробок, начинает копошиться.
Новый провал. Костя открывает глаза уже в погребе. Темно, сыро, пахнет плесенью. Но зато тепло и не душно.
Что это? Мы спасены? Наконец-то спасены! Где он лежит? На каком-то влажном тряпье. Ты же хотел остаться наедине со своей болью, спрашивает внутренний голос? Вот и получай. Вот и получай. Вот и получай. Веки опять наливаются. Я ухожу? Нет, мне не хочется уходить! Но сил нет удержать веки. По крайней мере, там не будет боли. Все к черту. Я ухожу.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Костя парил над землей. Не было ни ветра, ни даже колыханий воздуха, ни шума в ушах. Он просто парил. Внизу, напоминая легкие морские волны, проплывали пологие возвышенности, усеянные темно-зелеными лесами. Редкие перышки облаков, как дрейфующие белые кораблики, тут и там попадались на встречу. Он мог приспуститься к такому перышку, и оно вдруг становилось ласковой мягкой периной, да что там мягкой! — воздушной. Иногда лес разрывала какая-нибудь река, оловянной гладью переливающаяся на солнце, она длинной змеей уползала куда-то в сторону.
И это было так здорово — парить над землей на высоте птичьего полета. Ощущать себя птицей, совершенно невесомой, счастливой, беззаботной. Свобода и пространство поглотили его, и он ни о чем не думал. Просто летел.
Но полет прервался как-то сам собой. Костя открыл глаза и увидел светлую комнату. Он почувствовал себя лежащим хоть и не на облаке, но на небольшой кровати, на пуховой перине, укрытый одеялом в белоснежном пододеяльнике. Под головой была не очень удобная подушка, как будто набитая изнутри сухой травой.
Стены комнаты покрывали безвкусные, но светлые, небесного оттенка обои с бесформенными завитушками. Напротив постели, стоявшей слева у стены, было окно, обычное пластиковое окно, и свет из прямых щелей жалюзи, серый свет немного ослеплял не привыкшие к нему глаза. У правой стены стоял стул, в углу — этажерка с комнатным цветком.
Костя приподнялся. Тело заскрипело, отозвалось тупыми болями — в левом боку (он вспомнил о ранении), в висках и, ревматически, в ногах. Костя повернул голову на одеревеневшей шее, поглядел назад. Дверь с покрытием, выражающим орнамент среза древесного ствола. Коричневая пластиковая тумбочка у изголовья. Вот, пожалуй, и все. Если не считать присосок на груди и какого-то медицинского аппарата, типа осциллографа на стойке, находящегося за спинкой кровати, у ног. На себе Костя обнаружил простецкую серую пижаму армейского покроя.
Дверь отворилась, будто бы кто-то увидел, что он очнулся. Костя испуганно опустился на подушку. В комнату вошла премиленькая девушка в белом халате, с соломенными волосами, прибранными на затылке в хвостик. Медсестра, ласково улыбаясь, взяла стул и села рядом. Костя отметил притягательные черты: умные серо-зеленые глаза, в которых можно было завязнуть, губы мягкие, сочные, носик небольшой, правильный, черно-рыжие брови с естественной густотой, что так прельщало всегда Костю в блондинках, чуть впалые щеки, совсем чуть-чуть, и какая-то общая острота черт, характерная, опять же, для стройных блондинок. Медсестра Косте определенно понравилась.
— Как здорово, что вы пришли в себя, — зажурчал мягкий, но полногрудый голос. — Майк уже заждался.
— Майк? — удивился Костя.
Кажется, я немного охрип, тут же подумалось ему.
И в эту секунду в палату вошел Майк.
Он принес стул с собой. Он, этот человек с нерусским именем, выглядел лощеным. Облаченный в безупречный серый костюм с иголочки, под которым виднелась строгая синеватая рубашка, без галстука на шее, без бантика, он широко улыбался, показывая удивительно белые, большие, почти лошадиные зубы. Лицо его имело правильные черты, но елейно правильные, таких типов Костя раньше видел на каких-нибудь конференциях с иностранцами.
— Good morning! I’m Make Kelvin. I want…
— Его зовут Майк Кельвин, — перебивая, начала дублировать медсестра (или переводчица?) — Он хотел бы с вами поговорить.
— Ни хрена себе! — Костя снова приподнял голову, поморщился от боли. — Кажется, круто я попал!
Волнение вызвало одышку, Костя ощутил во всю силу, как горячо ему внутри и как трудно долго дышать и говорить.
Девушка перевела его тираду на английский, Майк улыбнулся, сделал жест, дающий уздечку ей в управление.
— Вы находитесь в госпитале миротворческих сил НАТО. Меня зовут Катя, я переводчица и медсестра по совместительству.
У Кости все мигом завертелось в голове.
Получается, самарским сопротивленцам не удалось-таки укрыться в этом чертовом погребе. Преследователи их достали во всех смыслах и повязали, а вместе с ними и его, Костю!
Значит, суррогат Минипы у них в руках, но миссия-то все равно выполнена! Теперь они думают, что избежали удара. Теперь они успокоились, сосредоточились на мне.
Но почему их еще не уничтожили другим оружием? Как выбраться отсюда? Где находятся Бора, Дрюн и Бурый? Нужно срочно выяснить обстановку. Ничего, и не в такие передряги попадали! И ведь есть же еще другие сопротивленцы, есть, наконец, генерал Калинов, и все они обязательно постараются вызволить нас отсюда, оставив наживку в виде чемоданчика на растерзание этим волкам.