Не знаю, сколько времени прошло, я всё ещё сидел и крутил список своих любимых фильмов туда обратно, туда обратно. «Коротая зиму», «Револьвер», «Мы из джаза», «Кожа в которой я живу», «Разомкнутые объятия», «Бассейн» Озона, «Неприкаянные»… Я отправился на кухню, — захотелось заварить чай каркадэ, выдавить в него лимон, затем остудить большим количеством льда, взять эту кислятину с собой в ванную, помыться горячей водой, затем включить холодную, встать под неё и выпить залпом чай. Но сначала я, как следует, дуну, благо запасы есть.
На этапе «горячей воды» я продолжил размышления о том, как я оказался в такой незавидной ситуации; пробовал убедить себя в том, что мы все умрём, так или иначе, — несколько скучных десятилетий плюс, несколько скучных десятилетий минус — ерунда в масштабах вечности, если конечно вечность оперирует таким понятием как «ерунда». У меня снова произошло лёгкое раздвоение личности, которое я всегда считал признаком большого художественного таланта, и голос в голове сказал: «Ты, парень, как-то не слишком серьёзно относишься к сложившейся ситуации». «А что я, по-твоему, должен делать?» — вслух произнёс я, отвечая на его вопрос. Я забыл мыл ли я голову и, на всякий случай, помыл ещё раз.
— Может мне начать кататься в истерике и рвать волосы на теле? Может совершить какой-нибудь отчаянный поступок? — продолжал я диалог, стоя с закрытыми глазами под душем.
«Ты всю жизнь приобретал какие-то теоретические знания и, было, как минимум, два человека, которые тебе постоянно говорили о том, что ты занят ерундой».
— Странно, что ты сейчас об этом заговорил. А кто эти двое?
«Самое смешное (кроме мексиканского фильма «В отчем доме») что эти двое — твоя бывшая жена и твоя нынешняя мать».
— Знаешь, а ведь я вовсе не против того, чтобы эти две бестолочи были счастливы.
«Знаю». Разговор явно зашёл в тупик, — мне и раньше этот внутренний собеседник ничего путного не советовал. Тетрагидро… как там его, знает своё дело, — я перестаю воспринимать происходящее как личную трагедию, хотя мысль о том, что реальность скоро навалится как пассажиры в метро в час пик, не исчезает полностью. Я приступил к холодным обливаниям. Мысль не стояла на месте. Я в этом дерьме, потому что я мужчина. Был бы женщиной — нашёл бы другой способ скоротать жизнь. Я — мужчина, поэтому рыл носом землю пытаясь заработать! Был бы женщиной — у меня была бы одна забота — найти лоха и нарожать ему кучу сопливых детей, влезть в ипотеку, мучить этого несчастного визитами своей мамы; при этом чувствовать, что всё делаю правильно, что живу не зря! А лошара пускай бы недоумевал! Что-то я перевозбудился, может «Луиса Корвалола» накапать, капель пятьдесят?.. Когда я думаю о Корвалоле, всегда вспоминаю Мерлин Монро, — она умерла от купажа алкоголя и фенобарбитала, а фенобарбитал как раз то самое вещество, за которое все бабушки (и я) любят Корвалол. Конечно, смерть Монро от фенобарбитала — официальная версия. Интересно, какая будет официальная версия моей смерти? Повесился, не дождавшись решения суда? Утопился в параше? Да, красивая женщина Монро… «Прекрасное дитя», — так назвал её в своём рассказе Трумен Капоте — один из особенных писателей двадцатого века. Да-да, он был дружен с Монро и как-то к слову сказал ей, — мол, ты, малышка, прекрасное дитя. Если бы я успел стать писателем, то попал бы после смерти в компанию писателей, — с Хэмом бы пообщался, с Бодлером и Селином, а что — французский я в школе учил, как-нибудь бы поговорили; перекинулся бы парой слов с Айн Рэнд, я бы ей рассказал, как выглядит её родной Петербург в наши дни, она бы мне рассказала, где в Нью-Йорке недорого снять жильё; зарубежные писатели меня спросили, не хочу ли я увидеться с русскими классиками, а я бы им ответил, что не для того перебрался на тот свет, чтобы смотреть на русские рожи, хотя с Пушкиным бы поговорил, сказал бы ему, что мы его называем «наше всё», — так-то Александр (можно Вас так называть), понимайте как хотите. Я лёг на дно ванной в позе эмбриона и заскулил. Кладу голову на колени Норме Джин и жалуюсь ей на жизнь, заливая её бедра своими слезами, а она гладит меня и говорит слова утешения. «Знаешь, Мерилин, я ведь фильмы с твоим участием почти не видел, даже «Ниагару» не смотрел. «Мы их джаза» только смотрел, но не меньше трёх раз» — говорю я сквозь слёзы. Вдруг я приподнимаю голову с её прекрасных колен и перестаю рыдать. Норма Джин перестаёт гладить мои волосы и вопросительно смотрит вниз на моё лицо. «Знаешь, о чём я сейчас подумал?» «Нет, милый» — она прелестно округляет глаза, наигранно изображая удивление. «Я подумал о том, что «Мы из джаза» — самый лучший твой фильм». «Спасибо, милый» — искусственное удивление на её лице сменяется искренней радостью. «А сейчас мне надо бежать, — у меня очень мало времени. Если всё получится, то после смерти я попаду не к писателям, а к актёрам, что само по себе неплохо».