Процесс давно идёт, ничего интересного, но надо сделать паузу. Уверен, судья думает, что я увлечённо тренируюсь печатать протокол судебного заседания, а я пишу эти строки.
Примерно за час до обеда, когда я безнадёжно засыпал и не знал, как скрыть этот факт, судья попросила сходить меня в канцелярский магазин за три сотни метров вниз по улице, я, конечно, с радостью согласился. Мой путь пролегал через кебабную и я не смог отказать себе в удовольствии съесть «горячую собаку». Купив канцтовары, на обратном пути выпив гранатового сока, я вернулся в суд, дожидаться своего законного обеденного перерыва и писать эти строки.
Кстати, пока стоял в очереди за соком, передо мной были две бабули. Обе — те ещё стервы. Одна мотала продавщице нервы по поводу глубоко замороженной курицы, другая говорила, не обращаясь ни к кому конкретно, что-то про то как раньше было лето — так вот лето, зима — так зима, чайная колбаса пахла мясом, а не как сейчас — чаем. Продавщица процедила сквозь зубы: «Вот и валите в своё «Раньше». Когда не надо у бабушек очень хороший слух. Есть мнение (я его разделяю), что ничего раньше лучше не было, просто люди мечтают вернуть свою молодость, — то время когда им было хорошо независимо от того чем пахла чайная колбаса (мясом ли, шахматами ли); в этом вопросе у нас с мамочкой полное единогласие, причём высказала эту мысль именно она. Шагаю и пишу сообщению Аркаше: «Она предпочла безумному писателю и потенциальному человеку-легенде карабкающегося по служебной лестнице лопоухого татарина; карабкается, мать его, как восходящий рак прямой кишки. Её могла ждать удивительная (как ЛСД-приход) жизнь, а сейчас её ожидает ЛСД-телевизор после работы». Ответа не последовало. Начала читать Минаева, видишь ли, — это уже я говорю сам себе, — скачала все его книги, распечатала на казённом принтере и читает! Да я этого Минаева на духлесс не переношу!
*****
— Ах да, девочки, кто этот мужик, который постоянно здоровается со мной?
— Это как раз тот судья, у которого ты будешь с понедельника.
Был, кстати, ещё один судья, к которым здоровался я, но он почти никогда не отвечал; сегодня я поднимался по лестнице на свой четвёртый этаж, а он шёл следом, я, как всегда, поздоровался, он что-то промямлил в ответ. Может он пялится на мою задницу? — подумал я. Тут сверху стала спускаться какая-то девушка-клерк (приталенный пиджак, обтянутая форменными брюками задница). При виде её, в глазах судьи блеснул огонёк. Моё предположение не подтвердилось. Это, кстати, судья Петрик (нет, не родственник изобретателя-афериста) — задрот и ботаник, его называли и так и так.
Вышел на парковку и направился к своей машинке, рядом стоял заведённый Порше Каен, я осторожно открыл свою дверь, чтобы, не дай Бог, не задеть Порше, и сел. С заднего сиденья Каена вышел судья по уголовным делам Родионов; отвинтив окно, я поздоровался с ним; «добрый вечер Павел», — ответил он. Вежливость — лучшее оружие…? Порше медленно тронулся, его номера «в614тм», причём цифра «четыре» подретуширована до вида «единички» — ловкий ход, чтобы избежать автоматической видеофиксации, я бы тоже не отказался от такого бонуса, никто бы не отказался от такого бонуса. А вы?
*****
«Чиновник защищен от критики своей сословностью. Он очень хорошо знает, что, как бы он ни накосячил, каких бы ляпов ни насажал, худшее, что ему грозит, — переброска на другую должность, не хуже первой. Чиновничья каста своих не сдает, вот в чем дело. Она вне критики и вне общества, как опричники во времена Ивана Грозного. Мы охотно употребляем такие понятия, как «репутация политика», «репутация артиста». А вот у чиновника нет и не может быть репутации. В лучшем случае — имидж, да и то у высших государственных лиц. Чиновник средней руки — лицо абсолютно не публичное. Может быть, поэтому в дореволюционной России представителям чиновничьей корпорации дали название «крапивное семя». То есть поначалу едва заметное, но, по сути, весьма жгучее и неискоренимое. А в перестройку чиновников называли аппаратчиками, что тоже очень близко к их сущности. Заметная черта чиновничьей психологии — постоянное перекладывание ответственности и поиски стрелочника», — сказал на страницах журнала, заменяющего мне уже почти десять лет телевизор, музыкант Владимир Преображенский. Комментарии излишни.