— Ну-ну… Шути-шути…
— А что?! Ты ко мне переберёшься через некоторое время. Тебя же здесь ничего особо не держит, кроме твоей мамы — моей бабушки, хотя к тому времени… Купим тебе поддержанный «Харлей», пивное пузо у тебя уже есть.
— Ну-ну… Шути… Хотя «Харлей»…
— А что? Рванёшь в неизвестность, ты же много раз так делал.
— Ты меня знаешь, мне только подпоясаться….
— Ну, тогда договорились.
Мы подъехали к частному дому моего троюродного брата Павла. Около его дома (и около двух других домов с обеих сторон от его дома) была припаркована фура с крытым прицепом.
— Американец, — сказал папик, указывая на грузовик.
— Это же Volvo! Это шведская марка.
— Передок видишь?! Выпуклый! Грузовики с выпуклым передком называются американцы, а с невыпуклым — европейцы, не знаешь что-ли? Посигналь-ка. Что, они там спят что-ли, пускай гостей встречают.
— Сигнал не работает.
— Нууу, совсем плохо, что с ним?
— Хрен его маму знает, лицензия закончилась… Это же Лада, ёпрст… Калина, ёпрст… Я тоже Volvo хочу купить. Модель c30, я тебе показывал, помнишь? Любого цвета кроме синего…
— Ладно, Це тридцать? Когда куплю — дам тебе прокатиться.
— … а ты по какому вопросу вообще-то?…
— А что, я не могу просто так приехать. Маму — твою бабушку, увидеть! Ты сам-то давно в деревне был?!
— В твой последний приезд, кажется…
— Очень красиво!
— Серьёзно, что за дело срочное такое? Ты же недавно здесь был.
— Ладно, потом… А что с пальцем? Сломал когда дрочил?
— Просто сломал. Сейчас на больничном. До… Короче на две с половиной — три недели свободен.
— Ладно, вон Паша идёт. А как теперь со сломанным-то пальцем?..
— Что?
— Ну, дрочить будешь?! Ха-ха-ха-ха!
Через десять минут я уже, вымыв лицо с мылом дважды горячей водой и протерев двумя кубиками льда, лежал на диване с закрытыми глазами. Московское время: шестнадцать часов пятьдесят девять минут. Быстро обернулись, в час-пик не попали. «We just poked a little empty pie… For the fun that people had at night», — крутилась в голове старая песня. Я думал о недавно умершей прабабушке… Ни папик, ни я ни при каких обстоятельствах не доживём до её лет… Вспомнил, как однажды пребывая в полусне на этом самом диване, я пережил сильнейшее чувство, которое ни разу с тех пор не переживал — чувство неотвратимости смерти (ЧНС), я осознал её неотвратимость на каком-то глубочайшем уровне, как нечто невероятное и в то же самое время само собой разумевшееся, как нечто ужасное и прекрасное одновременно, как нечто отдельное от меня и неотделимое… «More than twist in my sobriety»… Потом я уснул.
*****
Мы смотрели друг на друга из разных углов комнаты, я сидел на краешке стола, скрестив руки на груди. Она сидела в кресле, положив ногу на ногу. «Меня не должна вводить в заблуждение её расслабленная поза», — подумал я. Она услышала мою мысль. Напряжение достигло предела. Через секунду она бросится в бой, чтобы выбить из меня всё дерьмо. Целью моего существования в данный момент было подчинить её без остатка или уничтожить; подчинить её бессмертную душу, а с ней и тело. Не знаю, какие планы были у неё в отношении меня в случае победы; зато я знаю, что она слышит каждую мою мысль. Как по команде мы начали сближение. Каждый из нас понимал, что этот бой не на жизнь и не ради жизни. По мере сближения мы брали вещи, которыми была обставлена комната — вазы, цветочные горшки, радиотелефон, стулья — и кидали друг в друга. Некоторые предметы достигли цели — пролилась первая кровь. Наконец мы сошлись в рукопашной схватке. Это была не драка, а скорее борьба, — болевые и удушающие приёмы; я заметил, что моя цель не только сломить её тело, но и… Да, чёрт возьми, я пытался целовать её и, даже несколько раз мне удалось это сделать, хотя эти поцелуи больше походили на укусы загнанного в угол зверя. В то время как мы катались по полу в этой усеянной осколками быта комнате, наши армии уже шли навстречу друг другу. По какой-то необъяснимой причине каждый из нас обладал огромными армиями, готовыми по нашим приказам броситься друг на друга, чтобы убивать и чтобы быть убитыми. Матери, жёны, сёстры, дети больше не увидят своих бравых солдат. Приказы были заблаговременно отданы. В наших сердцах не было жалости ни к единому живому существу на свете, Тысячи и Тысячи должны погибнуть ради сомнений и страхов Двух. Её ногти превращали моё лицо и шею в полосу препятствий. Под ударами моего кулака сломалась лицевая кость на всё ещё красивом лице; гримаса гнева осталась только на правой стороне. Неожиданно мой правый глаз приобрёл красный светофильтр — ноготь попал в цель. Ещё мгновение и я вспомнил давно забытую боль, которую могут чувствовать только мужчины; есть секунда, потом боль достигнет мозга и парализует тело, я успел ответить ударом в солнечное сплетение, — теперь мы лежали на полу оба, кровь текла из носов и ушей… При всём желании назад пути нет. «Чёрт подери, неужели сорок пять килограмм костей и кожи может так сопротивляться?!», — подумал я, глядя на противника. «Ты ещё и половины не видел, кусок свиного навоза», — подумала она, взглянув на меня.