– Ты парень прям этот… Франциск Ассизский!
Что оставалось делать? Я кивнул.
– Учти, бобра на себе держать нельзя. Он заразный.
Любовь это чёрная магия
Несмотря на отчаянное сопротивление, сняли с меня заразного бобра, Остальных зверей тоже отколупали и развесили по деревьям – пусть постепенно приходят в себя. Особенно крупных пнули ногой: подальше, подальше от дач, в сторону леса! Некоторых дед решил оставить для зоопарка, справедливо полагая, что уж за лето удасться их приручить Уж! Уж за лето! Дед повторил это несколько раз, смакуя на языке дурацкую шутку. Было видно, что он в хорошем настроении. Но увидев палатку, нахмурился. В кармане палатки обнаружились Дуняшины причиндалы – трусы, леггинсы и купальник.
– А ну выкинуть срам. Бесстыжие глаза твои, Дунька.
Я выкинул срам сам. Как рыцарь. Дуняша потупилась.
Дед втянул носом воздух.
– Это же надо умудрится так поставить – на говно! Вы бы хоть палатку с нормальным дном взяли! – тут он покачал головой. – Вижу, что с нормальным была. Все равно не спасёт. Неистребимо…
…Белку пришлось везти с собой в город. Не отколупывалась. Так и сидела у меня на плече. Даже рыбацкую тельняшку снять не получилось.
– Простите нас за палатку, Карл Симеонович, – стесняясь, сказал я. – И за тельняшку тоже. Я вам другую из города пришлю.
Дед вытер слезу и… приобнял меня как родного!
Затем он достал из-за пазухи бутерброд – здоровый, с лебедой, с маслом! – и напутствовал меня в путь-дорогу почти без акцента:
– Бывай пацн. Злись вволю. Сатаней на здоровье. И главное, не забудь – любовь это черная магия. Всю жизнь меня помни. И не возвращайся сюда каким был…
Возвращаться сюда – минут пятнадцать на электричке. Хоть каждый вечер приезжай. Хотя на последних словах Дуняша нехорошо всхлипнула. Может она действительно решила, что прежним я сюда не возвращусь. Кто знает. Я, если честно, не особенно собирался возвращаться.
Кажется, мой животный магнетизм действовал на Дуняшу до сих пор. Она вдруг подпрыгнула и, задрав сарафан, втиснулась прямо в окно электрички. Было слышно, как она топает по пустому вагону с криками, – «Не волнуйтесь Кар Семёныч, я только за молоком и обратно». А потом вагон наполнился. Двери закрылись. Я понял, что бидон под молоко она не взяла; ну и глупые же эти деревенские девочки!
Домой
Если и были у девочек планы на нас с Кактусом, то вот вам шиш!
В электричке мы пересели в другой вагон, подальше. Мы выкинули дедовы бутерброды и совершенно забыли о девочках. Мы радовались тому, что самый настоящий животный магнетизм у меня, а не какая-то мелкая научная аномалия. Хулиганили на радостях: хлопали через окошко прохожих по лысине, удерживали закрытой тамбурную дверь перед толпой народа…
Поднадоела нам бабская компания – огого! Хватит с нас этих этого – мальчик-девочка, девочка-мальчик…
– Сатанеешь, брат, сатанеешь, – радовался Кактус с каждым удачно проведённым опытом над пассажирами с детьми.
– Сатанею, – хихикал я. – Уже не могу быть прежним…
Дашуха удивлённо глядела на нас через окошко тамбура. Глаза её не были ни влюблёнными, ни даже заинтересованными – никакими. Словно и не было этого дурацкого путешествия….
А папаша уже поджидал меня на платформе. Клешня по привычке взмыла вверх, распугивая пассажиров с детьми. От ее вида все закричали. Один папа не испугался.
В руках он держал то, что поначалу не показалось мне таким уж опасным – огромные ножницы. Или щипцы. Такие щипцы используют, чтобы вынимать белье после кипячения.
– Ты чо робокоп, такой резкий, иди сюда, – орал отец, размахивая щипцами.
Потом он поймал меня и заломил за спину руку… Потом взял клешню в щипцы и потащил к машине… не иначе как огромного рака на обеденный стол из кастрюли тащил!
– Мать довёл до истерики! В колбу посажу! – раздавалось из машины.
Толпа принялась расходиться, как будто ничего не произошло. Дашуха на меня даже не посмотрела. Дуняша и вовсе растворилась в толпе, как будто между нами не было никакого животного магнетизма.
Я беспомощно распластался лицом в боковое стекло.
Конец? Нет уж! Думаю, как в книге – конец лишь какой нибудь первой части!
Часть вторая
Гражданка дальше ручья
Охотник за привидениями
Брынзь! – зазвенело стекло серванта.