Солнечный круг
Труба орала, сирена вопила…похороны, должно быть, подходили к завершению, а я ещё только подбирался к пионерскому парку со стороны Бестужевской улицы. Себе я казался Капитаном Карбованцем. Но со стороны, наверное, выглядел законченным охотником за привидениями. Плевать. Нужно было успеть – иначе бы завуч Танищева меня съела живьём.
Не подумайте, что всё просто. Внутри парка был лабиринт. Самый настоящий. Все дороги вели к центральной части парка. Точка схода называлась «Солнечный круг, небо вокруг».
Картинка с солнечным кругом, кстати, была изображена на обложке расписания Ириновского направления Октябрьской железной дороги. Пригородные расписания мы носили с собой. Не всегда, чтобы ездить по пригородам… чаще, чтобы попасть в центр города.
Кому-то повезло родиться в центре. А мы, как ни крути, жили на Пискарёвке. Никому здесь не нравилось. Как ни крути, задворки первостатейные. И свалить с задворок в центр для нас было жизненно важной необходимостью; от жизни на задворках лопалась психика и трещал мозг.
Многих тянуло сбежать в город уже пяти-шести лет от роду. Убегали из дома, чтобы посмотреть, что за центр такой, где сами собой разводятся мосты, а улицы называются линиями. Мелкие бегали за жевательными резинками «Лето» в Пассаже… Ну, а старшие, я уж не знаю зачем. Чаще, наверное, за простым интересом.
Оставляешь записку «Я в городе», из маминого кошелька тянешь железнодорожное расписание; cадишься в электричку, проезжаешь две или три станции, держа расписание вместо билета и выходишь в непривычный мир шпилей и башенок. Пересев на красный, вонючий, весь в креозотной грязи трамвай отправляешься в безмятежное путешествие по волшебной стране. Безмятежным оно казалось до тех пор, пока центровые не научились вычислять нас – пискарёвских! – по особым приметам. При поддержке курсантов Нахимовского училища они прописывали нам то, что у них в училище называлось «боцманскими каплями».
Картинка с дебильным солнышком отпечаталась в памяти любого, кто хотя бы раз выбирался из дома в центр. И спрашивается, как же я умудрился продолбать солнечный круг, заблудившись в парке с первыми весенними лужами?
Да вот… Я промочил ноги, устал и вдобавок потерял бинт, которым обмотал клешню перед выходом. Спустя полчаса я напоролся на школьников, выстроившихся по шеренгам. Не скажу, что сразу оказался, где надо, но просчитав – первая, вторая, десятая шеренга – вклинился, нашёл свой класс и встал рядом с Понкиной.
Понкина смотрела на меня так, будто я появился перед ней голым. Никогда в жизни ей не понять, как можно опоздать на три, на пять и больше минут. Заходя в класс последней, она плакала как бегемот. Тем Понкина мне, кстати, и нравилась. Такой пупс! Нет ни одной нормальной человеческой эмоции!
Музыка, между тем, доиграла; без сопровождения ухал пустой барабан, оркестр сворачивался, шелестели куртки, застёгивались пиджаки; богатый старшеклассник расчехлял мотоцикл.
– Вот и всё, – дирижёр музыкальной школы вытер вспотевшие руки о полосатый пиджак. Пиджак тут же взмок и взъерошился; дирижёр стал похожим на бурундука или выдру.
– Как всё? Тутукнулись? – возмутилась сероголовая женщина в орденоносной жакетке: она стояла облокотившись на кузов машины с торчащими древками флагов. – А армия трясогузки?
– Что? И у вас написано «Армия Трясогузки»? – подскочила Цыца.
– У всех написано! А я, между прочим, Борин парторг. И если мне не объяснят что за армия, я вызову участкового.
– Раз уж и вам не понять, что за армия… – задумчиво сказала завуч Танищева.