– Раков… ты мне больше не друг!
Я поспешил кивнуть; да, уж лучше так, чем разбираться, да в принципе мне и дела нет никакого.
Понкина тут же рядом стояла – лысая как коленка. Интересно, как это они вдвоём по улицам умудряются ходить? В милицию ведь заберут с такой внешностью.
Кажется, теперь это были мои враги…
Клещ Пискарёвский
Выбрался я через окно туалета на улицу – красота, кругом никого нет. Ни завучей тебе, ни Кактусов. Красота-красотища. Тёплое рябиновое солнышко светит. Бочка рядом со школой стоит – многолитровая с квасом.
Квасу что ли выпить, – подумал я, нашаривая в кармане четыре копейки.
Выпил квасу. Захотел ещё квасу – пожалуйста! Везёт вам сегодня Боря Раков! Ещё две копейки за подкладкой лежат, а вот ещё две – на телефонный звонок отложены.
От весеннего апрельского кваса внутри как-то потеплело и разуспокоилось.
До этого, признаться, там всё кричало и требовало – «К руководителю хора лучше иди! К руководителю хора! Не надо тебе никакой стенгазеты делать».
Дурень я был, что не послушался…
«Колючка», отняла у меня четыре прекрасных весенних дня. Газета начиналась со статьи о полной и безотлагательной реформе образования. Подписана она была непритязательно и со вкусом – Клещ Пискарёвский. Ниже шли претензии в адрес преподавательского состава.
К тому моменту я уже освоил мрачноватый юмор – недобро пошучивал на манер побывавшего в аду Лиона Измаилова. Фантазия побывавшего в аду юмориста тянула меня на дно и одновременно уводила в сторону от реальности как сбившаяся с заданного курса подлодка. Всё получилось ну совершенно на той самой волне, что заставила меня недавно накрошить в папину миску своих пальцев вместо картошки!
Вляпав пару некрологов прямо посредине газеты; я решил сделать аудиоприложение – такое, чтобы пластинкой торчало; журнал Кругозор! Подходящей пластинки, я, разумеется, не нашёл. Зато придумал кое-что новенькое: радиопостановку! И вот, раблезианская новелла «Ветер делают трусы» прочитанная по школьной радиоточке Фридой Юрьевной от лица второпях выдуманного юнната Востокова ознаменовала праздник по случаю первого выпуска нашей школьной «Колючки».
На дворе стояла весна. Девочки сторонились распоясовшихся старшеклассников. Учителя, за исключением опасно пьющих, давились в очереди за весенним квасом. Можно было видеть, как они сидят с этим квасом на заднем дворе – скажем, свирепый физрук с одуванистой биологичкой – и вспоминают своё такое разное детство под разными углами и ракурсами…
Красота-красотища, как уже говорилось. Тёплое летнее солнышко. Многолитровая бочка с квасом…
И вот, на фоне этих милых апрельских мелочей зав по воспитательной части вдруг проводит три раунда «бешеных колдунчиков», гоняясь за мной по лестницам школы как метеор. Представьте: я уверенно иду впереди на полкорпусаю. Знаю, как сократить через второй этаж. Внезапно отсвет от золотого зуба зава показался мне слишком ярким. Я остановился заворожённый. И помахал перед его лицом Когытем. Глаза зава сошлись на переносице и больше не разъезжались. «Тортик покушал!.. Тортик покушал!!»
Больше зава по литературной части в школе не видели. Вожатые, которым он задолжал в «мангаля», выковыряли бы его из-под земли, но видимо, дальнейшая судьба его зависела не только от вожатых.
А обезвредил меня учитель немецкого. Ловил на карманный фонарик. Электрический свет обнажил мои глупые рефлексы и я попёр на отбрасываемый фонарём свет с радостью влюблённого бультерьера. Выскочив как из под земли, учитель немецкого преградил мне путь. Пытясь прыгнуть в окно третьего этажа я ударился головой о гнутую ручку. И, в конце концов, очухался связанным в столь хорошо знакомом мне кабинете директора.
Обнаружив свой, в спешке перевёрнутый вниз лицом портрет на столе у директора Газелькиной, я расчувствовался – назвал очкастую гидру цветком душистых прерий. Оля не поняла… расплылась улыбнулась, а потом школьные историки Гоша и Гога объяснили что я невменяемый и издеваюсь; грянул скандал!
Цыца рыдала уже ни от кого не скрываясь; громко, надсадно, с прочихиваниями. Мне пригрозили парашей по всем предметам, а директор Газелькина прошипела: «Посмертно!». Мушкетёры сломали надо мной шпагу, готтентоты и семинолы переселились на запад, а лошадь с обезглавленным трупом ещё долго бродила впотьмах пока, наконец, не присоединилась к размахивающему косой черному потустороннему здоровяку из пустыни.