Это был первый подобный случай за всю историю. Исключение из школы в мае посмертно! Неплохой повод для новостей. Ждите меня на первой полосе «Ленинских Искр», «Искорки» или, на худой конец, на экране, в «Телекурьере»… Однако, момент был упущен. «Телекурьеру» было не до меня. Время сошло с ума, распаялось, разъехалось и в единое целое уже не собиралось. Впечатление такое, что сходил с ума не только я, но и вся государственная система. Солнце уже не светило, как раньше. Листья с деревьев падали не на асфальт, а за шиворот. Газетная бумага становилась всё менее вонючей и вё более натуральной. В газетах писали, что каждый школьник имеет право на творческий рост, а учителя – кретины в пятом поколении. По телевизору писатель с речевой машинкой в горле поздравлял всех трудящихся голосом робота. Затевалась какая-то буча, а может даже военный переворот. На фоне происходившего, я перестал удивляться мелким, происходившим со мной передрягам.
Финал 90
Как то, услышав вопль «Бочини!» я подошёл к школьному окну, распихал компанию удобно устроившихся на подоконнике пятиклассников, и заворожено встал рядом.
«Бочини!» – опять раздался этот взволнованный крик.
Это младшие школьники менялись вкладышами от «Финал 90». Тасовали старые, истрёпанные, надломленные от постоянной игры, будто из заднего места вытащенные, бумажки. C каждого на меня действительно смотрел медведь с лицом Рикардо Бочини. Изображение менялось как на переливающимся календарике. Футболист превращался в медведя. То ли под воздействием лучей солнечных, то ли чужих взглядов. А может, так всё и было задумано…
– Дай, – дёрнулся я.
– Чего? – пятиклассник оттёр рукой вкладыш. – Необменный Бочини!
Я и так не мог бы дать ему что-то взамен.
– У меня двойной, – донеслось с другого конца рекреации, – Уйди, Пепс.
Появился Оскари Туккович Холмолайнен с полным портмоне вкладышей
Он вроде как отдавал мне вкладыш с Бочини.
А я отнекивался. Если возьму, стая малолетних пираний наброситсяся на меня и растерзает на лоскуты. Коллекционеры вкладышей уже угрожающе шуршали своими сокровищами, словно какие-нибудь термиты или жужелицы. Необменный Бочини!
– Это Ракоко из девятого, дураки – разъяснял Холмолайнен коллекционерам, – Ракоко, покажите пожалуйста кокошник!
Я показал.
– Ракоко! – пробежался по коллекционерам шепот…
Один Пепс не спешил отдавать мне почтения. Поговаривали что, точно такой же мелкий пепс задушил другого пепса за вкладыш верёвкой… совсем как председатель клуба самоубийств… второго нашли полуутопленным в раковине по мотивам сюжета утаенной им вкладышной серии про суперагента. Типи-тип – кажется так агента того зовут. Или Биг Бабало. Или нет, кажется, Робин. Я не разбираюсь.
Одним словом, я убрал поскорей вкладыш в карман. На самом деле, никакого Пепса я не боялся. Больше боялся переливающегося медведя в которого превращается знаменитый футболист.
– Спрячь получше и уходи, – тихо сказал Холмолайнен.
– Недолго эти вкладыши держаться будут – мрачно напророчил вслед Пепс, – пробки дольше держались. А тут – как на натянутом канате стоишь. Год-то добавочный. Никогда не знаешь, что нового появиться.
«Год-то, да, добавочный», – мысленно подтвердил я, – «сейчас и вправду как на канате…».
На лестнице, вспомнил, развернул вкладыш – чёрт! Бочини как Бочини. Футболист. В медведя не превращается.
Видать, действительно один такой вкладыш был. Необменный.
Блек Райдер
Папаша мой на фоне последних событий совсем с катушек съехал. На месте двери с петель сорванной, запрещающий знак поставил. Колючую проволоку как гирлянду поперёк протянул.
– Граница! Стоять!
Что за новости? Мне нужно было на кухню.
– Не приближаться,– зашипел встревоженной змеёй. – Картошку чистить умеешь? Стоять!
Воздухом нос втянул, принюхался.
– Какал? Руки покажи.
Я продемонстрировал руки – вуаля! Не какал!
– Все… руки! – заорал отец. И на бельевые щипцы показал.
Я продемонстрировал все.
– Посуду вымой, – голос отца был как у генерала.
Может, отец решил окончательно превратить наше жильё в казарму строгого режима? В ответ я съехидничал:
– Горячей воды нет. В котельную сбегать? Зажигалкой нагреть, да?
– Фон-барон… В моё время посуду мыли песком… и щавелевой сволочью.
– Щёлочью, – поправила мать. – А впрочем, да. И воду мы, кстати, не нагревали.
– Да нет, нагревали! – вдруг засомневался отец, вытирая со лба пот.