Ему досталось поменьше, зато муки попранной гордости терзали его куда сильней.
– Выйди и скажи им об этом, – цинично предложила Борькина пассия. – Или спрячься.
Добробаба схватился за голову.
– Где спрятаться? Он везде нас найдёт.
Тогда я сказал:
– У Кактуса в Бернгардовке! Знаешь Кактуса? Я туда сейчас еду.
– Бефда? Фалеко! Гофится, – прохрипел Борька и кинулся одеваться.
Индейцы в моей голове затанцевали вокруг костра и запели похоронную песню.
– Что бы такого одеть? – задумчиво спросила Добробабова баба.
Я оглядел её от лаковых туфлей на каблуке до взбитой пряди на причёске. Поморщился. Вспомнил, как она недавно оглядывала мой внешний вид и решил никого не жалеть – сделал мат сразу тремя конями:
– Всё с себя снять! Надеть резиновые сапоги! Взять с вешалки ватник!
Борькина пассия презрительно фыркнула.
– Быстро, – заорал я. – Быстро как слон чихает. Знаешь, как слон чихает, Бобо?
Бочини не знал.
– Один говорит ящики, второй ящики, третий потащили. Ну-ка вместе. Ящики! Хрящики! Потащили!!!
– Яффики, – пискнул Борька.
Нам удалось выскочить из окна как раз, когда был выломан домофон у двери; та с шумом захлопнулась.
– Скажи Острый Клык, а искать тебя предки не будут? – на всякий случай уточнил я и помог Добробабе подняться с асфальта.
– Нет, – сказал Добробаба, запахивая халат – Ффе на дафе… Вефь день…
Я почувствовал, как клешня моя скалится. Ну, да, быть Берде. То есть беде… Когда речь заходит о мести, я становлюсь коварен как барракуда. Я становлюсь коварнее, чем любой комсомольский карьерист – и скоро все об этом узнают.
Никто не имеет право меня предавать. А ведь ты предал не только меня, Добробаба… Ты предал идеалы металла, променяв их на бабу в лаковых туфлях. За это и получай. От меня и от всех тех, кого ты всю жизнь обманывал.
Итак, вперёд. Ящики, хрящики, потащили.
Бряк распадается
Пискарёвка погрузилась в темноту. Голубые бусины фонарей бросали отражение на платформы залитые лужами. Мелькавшие за окном избушки озаряла тёмно-красная, брусничного цвета луна. Приличного народу в электричке не наблюдалось. Те, кто сидел здесь, либо ездили по грибы, либо проживали непосредственно в самой электричке.
Борькина пассия откровенно скучала, набросив поверх себя ватник. Она курила, никого не стесняясь, а пепел бросала в резиновый сапог. Его подставлял Добробаба, на тот случай, если сердитые взгляды пассажиров с детьми станут угрожающими. За пасажиров с детьми Добробаба принимал компанию малолетних беспризорных стрижей в сопровождении милиционера.
Перед тем, как пассия закурила, я открыл ей окно. Это оказалось непростым делом. С окошка сыпалась труха. Пришлось подталкивать язычок клешнёй, потому что больше ничего не было. Я делал вид, что моя клешня – консервный нож для тушенки. Никому из пассажиров и в голову не пришло заподозрить, что я не такой как они.
Денег за проезд мы не платили, хотя и видели, что на соседнем сидении засел контролёр. Он то и дело оборачивался в нашу сторону. Но смотрел как-то жалобно. Уж не консервный ли нож его напугал?
На следующий поворот головы кондуктора в нашу сторону, пассия выдула из резинки пузырь и капризно спросила.
– Чего вылупился?
Контролёр ничего не ответил.
–У нас бряк распадается, – сердито сказала пассия. А Добробаба поправился: – бфак!
Он всё нервничал, смотрел в сторону тамбура. Поднимал часы, взмахивая рукой так, будто приглашал кого-то на выход подраться. Пассии же было совершенно всё равно – бряк или бфак распадается, куда мы едем, зачем едем и что будем делать, когда приедем. Она жевала резинку. А я отколупывал жёлтую краску с сидения, Лузгал как семечки. Наблюдал за пассией без особого интереса.
Контролёр бросил на Добробабу очередной неоднозначный взгляд и отвернулся. Рядом сидел малолетний цыган. Он сосал петушка на палочке и прижимался к контролеру как к маме.
– У нас брак распадается… не понял ты что ли? – прошипела пассия ещё раз.
Она затушила сигарету о запотевшее стекло и жирными буквами вывела на нём слово «Дашуха».
Так я узнал, как её зовут.
Кепка
«Двери закрываются. Мельничный ручей. Станции Кирпичный Завод, Радченко, Дунай, а Петрокрепость поезд проедет без остановок и…быр-быр-быр… Сады! – донёсся неторопливый голос водителя электрички.
– А нам не Бейдян…Бейгад… нам раньфе выфодить не нядо быо? – запаниковал Борька.
– Ах, я садовая голова, – заорал я. – Это не Бернгардовка! И не Мельничный ручей даже. Сады-ы-ы-ы! – специально так завывал! – Садовая голова, вот кто я… садовая голова…