А для господ весна — свой брат, самоубийца,
Верней, убийца всех других.
Настало время для насильников лихих,
Изнеможенье, догниванье…
Чтоб оторвать людей от их самосознанья,
Настало время для темниц,
Для избиенья всех ни в чем не виноватых,
Для их бессудного изгнанья.
Большие господа так устремились к войнам,
Так обезумели от страха,
Что каждый человек становится достойным
Быть горстью пепла, горстью праха.
А горе между тем в отважном ликованье
Рождает юных сыновей.
Ничто их не страшит, ни господа, ни гибель.
Они верны стране своей.
Им ясно, что Вьетнам, Корея и Тунис,
Подобно им, встают на битву.
Для них живой пример товарищ Белояннис.
Они для счастья родились.
Как согласиться жить без веры, без надежд,
Не видя и не понимая,
Чтоб мертвечина, ложь и грязь глухонемая
Тащили их куда-то вниз!..
Сквозь пестрый занавес, в движенье бесконечном
Видна дорога им прямая.
Сомненья нет у них, сомненья нет у нас
В победе завтрашнего утра.
Весна сражается! Полмира ярким светом
Мир подарило остальной.
Мы дышим вечностью на пажити земной,
Мы лета ждем вслед за весной,
Уже обласканы глубоким жарким летом.
11 июня 1952
ВСЕ СКАЗАТЬ
Все — это все сказать. И мне не хватит слов,
Не хватит времени и дерзости не хватит.
Я брежу, наугад перебирая память.
Я нищ и неучен, чтоб ясно говорить.
Все рассказать — скалу, дорогу, мостовую,
Прохожих, улицу, поля и пастухов,
Зеленый пух весны и ржавчину зимы,
И холод и жару, их совокупный труд.
Я покажу толпу и в каждом первом встречном
Его отчаянье, его одушевленье,
И в каждом возрасте мужского поколенья
Его надежду, кровь, историю и горе.
Я покажу толпу в раздоре исполинском,
Всю разгороженную, как могилы кладбищ,
Но ставшую сильней своей нечистой тени,
Разбившую тюрьму, свалившую господ,
Семью рабочих рук, семью листвы зеленой,
Безликого скота, бредущего к скоту,
И реку и росу в их плодотворной силе,
И правду начеку, и счастие в цвету.
Смогу ли я судить о счастии ребенка
По кукле, мячику и солнышку над ним?
Посмею ли сказать о счастии мужчины,
Узнав его жену и крохотных детей?
Смогу ли объяснить любовь, ее причины,
Трагедию свинца, комедию соломы,
Сквозь машинальный ход ее вседневных дел,
Сквозь вечный жар ее неугасимых ласк?
Смогу ли я связать в единство эту жатву
И жирный чернозем — добро и красоту,
И приравнять нужду к желаниям моим,
Сцепленье шестерен — к тому, чем я томим.
Найду ли столько слов, чтоб ненависть прикончить,
Чтоб стихла ненависть в широких крыльях гнева,
Чтоб жертва поднялась на палачей своих?
Для революции найду ли я слова?
Есть золото зари в глазах, открытых смело, —
Все любо-дорого для них, все новизна.
Мельчайшие слова пословицами стали,
Превыше бед и мук простое пониманье.
Смогу ли возразить, достаточно ли твердо,
Всем одиночествам, всем маниям нелепым?
Я чуть что не погиб, не смогши защититься,
Как связанный боец с забитым кляпом ртом.
Я чуть не растворил себя, свой ум и сердце
В бесформенной игре, во всех летучих формах,
Что облекали гниль, распад и униженье,
Притворство и войну, позор и равнодушье.
Еще немного — и меня б изгнали братья.
На веру я примкнул к их боевым делам.
От настоящего я больше взял, чем можно,
И лишь о будущем подумать не умел.
Обязан я своим существованьем людям,
Живущим вопреки всеобщему концу.
Я у восставших взял и взвесил их оружье,
И взвесил их сердца, и руки им пожал.
Так человечным стал нехитрый человек.
Песнь говорит о том, что на устах у всех,
Кто за грядущее идет войной на смерть,
На подземельный мрак беспутной мелюзги.