8 октября 2008 года. Журнал
Русская жизнь.
Тема
Гражданская Война
Чувство врага
Как сладко уничтожать
Гражданской войны в России не было и вряд ли будет. То, что у нас происходило с 1917 по 1922 год, называется иначе.
Недавно у меня была на эту тему долгая дискуссия с одним профессиональным историком. Собственно, этот текст и есть попытка расширенного ответа, договора о терминах — потому что единой даты начала гражданской войны в российской историографии нет, кто-то отсчитывает ее от 1916 года, когда впервые начали убивать офицеров и пропагандистов на фронтах, а кто-то — от второй половины 1918-го, когда организационно оформилось Добровольческое движение и одновременно возникла боеспособная Красная армия. При сочинении «Орфографии», действие которой происходит как раз в восемнадцатом и частично в девятнадцатом, мне пришлось читать о гражданской войне много всякого — и художественного, и документального, и фантастического, и достоверного. Надо бы, наконец, договориться, что это такое. Потому что происходившее в России после революции никак не может претендовать на это гордое название. У нас была смута, потому что гражданская война — это идейная схватка одной половины общества с другой. А в нашем печальном случае это была драка всех со всеми — совершенно другая история.
Определений гражданской войны много: война между политическими силами одного государства, охватывающая значительную часть населения. Организованная вооруженная борьба за государственную власть между классами и социальными группами внутри страны. Высшая и наиболее действенная форма классовой борьбы. Применительно к послереволюционным событиям в России существует специальное определение — вооруженная борьба между социальными группами во главе с большевиками, пришедшими к власти в октябре 1917-го, и их противниками (энциклопедический словарь «История Отечества с древнейших времен до наших дней»). Последнее предельно расплывчато: что это за таинственные «социальные группы во главе с большевиками»? Большевики были не социальной группой, а сравнительно малочисленной радикальной партией, чрезвычайно пестрой в социальном, национальном и профессиональном отношении. Их «противники» — еще более размытая категория. Все это напоминает стихотворение Валерия Попова о нахимовце: «Он стоял, он молчал у реки, а на клеши его с двух боков синеватые лезли жуки и враги синеватых жуков».
Полноценная история гражданской войны не написана, потому что дело это чрезвычайно путаное; конспективный учебник Веллера и Буровского систематизирует факты, излагает биографии, но концепции опять-таки не дает. Проблема в том, что пресловутые социальные группы, боровшиеся против большевизма, не были едины и постоянно воевали друг с другом; объединяла их только ненависть к Ленину и его присным. Сами большевики постоянно меняли союзников. Идеологические установки большевиков, эсеров, белых, махновцев и каких-нибудь «зеленых» были расплывчаты, представления о будущем — противоречивы, а уж что крестьянская масса знала о Ленине — довольно точно описал Маяковский: «что есть, говорят, какие-то большаки»... Братья Васильевы в «Чапаеве», конечно, нафантазировали диалог про «большевиков али коммунистов», однако сам Фурманов, описывая романтико-анархистские взгляды Чапая и его команды, не питал никаких иллюзий насчет коммунистической идейности этой славной гвардии. Рубились они значительно лучше, чем теоретизировали, а крестьянская утопия большинству из них рисовалась по-платоновски: солнце не заходит, земля родит сама. Вера в то, что после отмены эксплуатации изменится не только социальный строй, но даже погода, отражена почти во всех свидетельствах о тогдашних умонастроениях — и крестьянских, и пролетарских, и даже интеллигентских. Врут, что Россия — страна антиутопий: она одна из самых утопических, мечтательных стран мира, после каждой революции все убеждены, что уж теперь-то все устроится и заколосится без всяких наших усилий; вспомните, сколько было надежд после 1991 года, какая святая наивность, какая вера в то, что теперь-то мир нас примет в распростертые объятия и будет кормить вечно... После революции всегда становится хуже, но этого закона в России еще не усвоили; гражданская война — или то, что мы ею называем, — как раз и есть реакция народа на это горькое разочарование. Как это — весь мир разрушен до основанья, а солнце по-прежнему заходит! Ах ты... И пошло взаимное истребление без принципов и правил — на кого Бог пошлет, в полном соответствии с точным анекдотом. Конец семидесятых, очередь за маслом. Масло кончилось. Один мужик бьет другого в рожу. «За что, Вася?» — «А что делать, Петя?!»