Первая. Уровень доверия к милиции, прокуратуре, суду — уже не «запредельно низкий», а минусовый. Репутация этих структур столь угнетающа, что можно запустить практическую дезу — и она будет иметь успех. Если завтра где-то напишут, что некий следователь скуки ради отрезал у подследственной девственницы белы груди и накормил ими домашнего волкодава, найдется немало сограждан, которые поверят и без предъявления девы. И не в том дело, что люди доверчивые, легковоспламеняющиеся дураки (хотя дефицита дураков в отечестве не наблюдается), но, скорее, в личном опыте обывателя, свидетельствующем, что невозможное возможно, — это зона абсурда, бессмысленного и гибельного вздора. Если власть в ближайшее время не озаботится этим настроением, гражданские потрясения неизбежны.
И вторая: растущее, социальное напряжение, масштабы скрытой классовой неприязни. При этом агрессивной стороной выступает «интеллигенция», которая еще не может жить без «быдла», но уже верит, что без него можно жить. Когда сотни людей с высшим образованием, а то и с научными степенями, людей начитанных, повидавших мир, на голубом глазу уверяют, что в интеллигентных семьях не бывает детоубийств, потому что это антропологически невозможно, и с той же страстью уверяют, что «неинтеллигентные люди» по определению могут за просто так, из той же мифической неприязни к инаковости, отправить на казнь мать и дитя, — становится довольно-таки жутко. Эти умонастроения достаточно массовы и — глубоко закономерны, они естественное следствие полутора десятилетий легитимного социал-расистского дискурса.
... Решение по новгородскому делу отложено на неопределенный срок. Новая волна может вспыхнуть завтра, через год, через несколько лет. Но — сами ли обнаружатся Тоня и Алиса, найдут ли их, или не найдут; проживут ли они, две акварельные девочки, какую-то жизнь под чужими паспортами, пугаясь каждой тени; какая страшная — или напротив — правда выяснится лет через 15, когда Алиса найдет Егора и спросит: «Что же ты видел на самом деле?» (а почему-то думается, что эта встреча состоится) — все это сейчас, пока затихла перестрелка, не так уж важно.
Гораздо важнее, чтобы общество, по капле выдавив мелодраму, прислушалось к своим фобиям и социальным предрассудкам и различило в себе пока этот смутный, легкий, но уже ядовитый соблазн межсословной розни, — чувство, на которое так соблазнительно повестись и от которого так тяжело освободиться.
А иначе к чему звучал весь этот джаз?
Terra Tartarara
Это случилось, когда ничего уже случиться не могло
Все, как всегда, началось неожиданно. Спустя три дня уже никто не мог поверить, что всего этого не было еще неделю назад.
Неделю назад в стране Terre Tartarara выступал министр финансов и в очередной раз уверил всех, что ничего не случится. Неделю назад на первой полосе в прошлом оппозиционной газеты Tomorrow было опубликовано 116-е за минувший год интервью главного редактора с представителем главы госкомитета то ли по энергетике, то ли по кибернетике: в целом, смысл и вопросов и ответов интервью сводился к тому, что Empire № 5 уже вокруг нас, и ее можно потрогать руками. Неделю назад телевидение было как телевидение, президент как президент, Мalakhov как Мalakhov, Sobchak как Sobchak, Мalakhov как Мalakhov.
Ничего не предвещало беды.
Были некоторые проблемы с бывшей колонией страны, землей Ukraine, там как-то постепенно, разгораясь понемногу, началась чуть ли не гражданская война, West против East. Но с другой стороны — разве это касалось страны Terre Tartarara? Напротив, чужие нелады стали, как поначалу казалось, отличным способом еще раз сплотиться вокруг власти в своей земле, где подобного кошмара безусловно никто никогда не допустит.
Нужно было, конечно же, что-то предпринимать, тем более что по всей стране неожиданно стали самоорганизовываться добровольческие пункты, которые легко переходили границу и терялись на просторах Ukraine.
Но все как-то ничего не предпринималось, тем более что внутренняя обстановка все-таки несколько раздражала.
Уже около полугода маленькие банки лопались один за другим, а большие уже устали их подъедать. По всей стране разорилось несколько тысяч малых и средних предприятий, которые не смогли взять вовремя нужные им кредиты, и стремительно расстались сначала со своими работниками, потом со своими помещениями, затем со своими директорами и звучными юридическими именами. Большие банки сначала гарантированно выдавали вклады напуганному и недоверчивому населению в объеме до 700 тысяч, потом сумму снизили до 400 тысяч, потом — до 200.