При этом, при создании Северо-западного правительства, «вместо делового штаба белого дела, — по словам его министра Н. Иванова, — собрался двор густо-черного цвета, с прежними романовскими традициями, с карьеризмом, с фаворитизмом, с наушничеством и интригами»[559]. Все кроме наступления повлечет за собой гибель Белой Армии, — приходил к выводу, в этой обстановке, министр М. Маргулиес, — только наступление может оздоровить белую «эту проклятую трущобу»[560]. «Общая политическая ситуация повелительно требовала наступления…, — подтверждал В. Горн, — Обстоятельства не оставляли другого выхода»[561].
Гибелью Северо-западной армии угрожали не столько красные, подтверждал член ревизионно-контрольной комиссии Северо-западного правительства Г. Гроссен, сколько все более разъедающее ее тыл внутреннее разложение и гниль: «вакханалия злоупотреблений, хищничества и третирования отчетности царила всюду, начиная с высших центральных управлений и штабов и кончая ротными штабами и мастерскими. Спекуляция расцвела пышным цветом. Игра шла на страданиях несчастной армии, и в ней принимали участие все темные элементы, независимо от чинов и званий»[562].
Армия Юга России
«На Юг так же нет никаких надежд. Там тоже развал, и развал не меньший, чем здесь (в Сибири), — приходил к выводу плк. И. Ильин, — Там тоже интриги, воровство, предательство, полная разрозненность и отсутствие людей. Где они, в конце концов, эти люди? Или им не время, или весь этот развал есть закономерный ход истории»[563]. В деникинской армии, подтверждал Уильямсон, угроза поражения «вызывалась полной неспособностью белых организоваться, а генералов — действовать согласованно друг с другом для координирования своих атак, неизбежной коррупцией, леностью и безразличием многих офицеров и чиновников…»[564].
Среди старших офицеров, подтверждал Врангель, «слишком много разногласий…, деникинское наступление уменьшило эффективную мощь армии. — Его тылы слишком велики… И они быстро превращаются из солдат в сборище торгашей, спекулянтов… К несчастью, то, что он говорил, было правдой, — вспоминал Уильямсон, — и многие старшие офицеры подавали дурной пример, занимаясь игрой и пьянством, а в это время их войска оставались без внимания и были измучены»[565].
«С ужасающей быстротой тыл стал затягивать всех, кто более или менее соприкасался с ним, — подтверждал Штейфон, — Лично на себе я испытал его тлетворное влияние. Смею считать себя человеком с достаточно твердой волей, однако я не мог не сознавать, как и в моей воле появились трещины… Инстинкт прежней жизни, прежних культурных вкусов и привычек властно напоминал о себе. Побороть или придушить эти инстинкты могли или соответствующая обстановка, или собственная воля. Обстановка к сожалению, лишь поощряла развивающееся малодушие, а что касается воли, то не всякий ей обладал»[566].
«Несмотря на присутствие в Екатеринодаре Ставки, как прибывшие, так и проживающие в тылу офицеры вели себя недопустительно распущено, — вспоминал Врангель, — пьянствовали, безобразничали и сорили деньгами… Все эти безобразия производились на глазах штаба Главнокомандующего, о них знал весь народ, и в то же время ничего не делалось, чтобы прекратить этот разврат»[567]. «В итоге дисциплина, этот цемент армии, резко падала»[568].
В существовавших условиях «люди, — пояснял Штейфон, — считались лишь с ярко и сурово проявленной властью. Гуманность же воспринималась, как попустительство. Таким образом, не сдерживаемый мерами продуманной и неуклонно проводимой системы, добровольческий тыл все более бурлил и разлагался. Представление о законности снижалось, а у натур неустойчивых и вовсе вытравлялось»[569].
Характеризуя состояние тыла своей армии, Деникин отмечал, что там «спекуляция достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных слоев, партий и профессий: кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидера политической организации…»[570]. «Не только в «народе», но и в «обществе» находили легкий сбыт расхищаемые запасы обмундирования… Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлениями обычными. Традиции беззакония пронизывали народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев — крупных и мелких… В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось офицерство, приезжавшее с фронта… Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях…»[571].
559
Записки Н. Н. Иванова // Архив Гражданской войны, т.1, с. 17. (Корнатовский Н…, с. 237).
560
Маргулиес М. С. Год интервенции. Кн. 3, с. 29, Кн. 2 с. 308.. (Корнатовский Н…, с. 541.)