«Смешно сказать, — вспоминал бывший командующий Кубанской армией ген. Шкуро, — но приходилось искать добровольческую идеологию в застольных спичах и речах, произнесенных генералом Деникиным по тому или другому случаю; простое сравнение двух-трех таких «источников» убеждало в неустойчивости политического мировоззрения их автора и в том, что позднейший скептицизм и осторожность постоянно аннулировали первоначально обещанное»[691].
«Тогда я ни во что не верил, — вспоминал один из лучших генералов Белой армии Я. Слащёв, — Если меня спросят за что я боролся и каково было мое настроение, я чистосердечно отвечу, что не знаю… Не скрою, что в моем сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, — ведь невозможно же что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам и т. п. Но эти мысли я как-то трусливо сам отгонял от себя и противопоставлял им слухи о восстаниях внутри России и т. п. Это было ужасное время, когда я не мог сказать твердо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь»[692].
Чего же тогда хотели «белые»?
«Они хотели победить красных. А потом? Потом, — отвечал Раупах, — ничего, ибо только государственные младенцы могли не понимать, что силы, поддерживавшие здание старой государственности, уничтожены до основания, и что возможностей восстановить эти силы не имелось ни каких. Победа для красных была средством, для белых — целью, и притом единственной, а потому и можно совершенно безошибочно ответить на вопрос, что было бы, если бы они эту победу одержали. В стране появились бы бесчисленные организации, борющиеся между собой за кандидатов на престол, за Советы без большевиков, за Учредительное собрание и демократический режим и еще за многое другое. Хозяйничали бы всякие разные батьки Махно, атаманы Семеновы, Петлюры и просто разбойничьи банды. Все это, прикрываясь высокими лозунгами, грабило бы население, разрушало бы города, сметало артиллерийским огнем целые деревни, насиловало женщин, распространяло бы сыпной тиф и внесло невероятную разруху. И страна представляла бы небывалую по эффекту и ужасу картину смерти нации»[693].
Не случайно, как только возник мираж скорой победы, «когда Деникин продвигался к Москве, в правых омских кругах… ярко выявилось пристрастие к диктатуре… и нетерпимость даже к умеренным социалистическим партиям..», — вспоминал Гинс, — Кадетский Национальный центр устами газеты «Русское дело» твердил только одно: «Диктатура, без всяких ограничений, без всяких перспектив»… «Партия народной свободы, — утверждал Н. Устрялов, — относилась и относится отрицательно к идее законосовещательного и законодательного органа, ибо это ослабит, а не усилит диктатуру. Наша точка зрения заключается в необходимости укрепления диктатуры… Наш девиз не только «диктатор-освободитель», но и «диктатор-устроитель»»[694].
Лозунг «непредрешенчества», подтверждал ген. Н. Головин, был обманом: уже «корниловская программа» стояла на «непредрешенческой» точке зрения. Учредительное собрание почиталось «единственным хозяином земли русской», только оно может «выработать основные законы русской конституции и окончательно сконструировать государственный строй». Однако «весь тон и редакция «Корниловской программы» не оставляют никаких сомнений в затаенном стремлении к диктатуре…»[695].
При этом, каждая противоборствующая «белая» сила выдвигала свою идею диктатуры, либеральная — «представляла собой опыт сочетания идеологии «твердой власти» с традиционными лозунгами просвещенного русского либерализма»[696]. Однако «наиболее активной части (офицерства), — по словам К. Соколова, — был несомненно чужд тот «либерализм»», сторонником которого был ген. Деникин[697]. И она выдвигала идею свой — правой диктатуры, и к этой цели, по словам ген. Головина, стремилась вся Добровольческая армия — «Военная диктатура — вот чего хотела рядовая среда добровольцев»[698].
С определением этих двух противоположных целей, отмечал главный идеолог Особого Совещания при ген. Деникине кадет К. Соколов, «едва ли не все вопросы вызывали у нас теперь прения с «политической» окраской»[699].
Насколько сильны были эти противоречия говорил тот факт, что кадетское Особое Совещание ген. Деникина «совершенно единодушно» высказалось против признания Колчака Верховным правителем (дипломатично — «до соединения фронтов»). В случае признания, опасался К. Соколов, «политически мы обязывались бы внезапно под влиянием извне, автоматически принять политическую (правую — В. Г.) программу омского правительства, то есть отказаться от собственного южно-русского политического опыта»[700]. В случае разрыва с Колчаком, «была (даже) принята во внимание возможность лишения нас помощи союзниками, и наши специалисты успокоили нас, — вспоминал К. Соколов, — заявлением, что мы снабжены всем необходимым на продолжительный срок»[701].
691
Шкуро А. Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес, Сеятель, 1961, с. 97 (Карпов Н. Д…, с. 12)
692
Слащов Я. А. Крым, 1920 // Гражданская война в России. Оборона Крыма. АСТ, 2003, с. 83 (Карпов Н. Д…, с. 12)