Признание Колчака Верховным правителем, произошло только благодаря личной инициативе Деникина, но на деле, оно оказалось лишь формальным актом. Как и прежде, «вооруженные силы Юга России жили и развивались и в военном, и в гражданском отношении, — отмечал К. Соколов, — с суверенною независимостью»[702]. Наглядным подтверждением тому, было полное отсутствие взаимодействия между Колчаком и Деникины по решающему вопросу, а именно — по общему плану наступления. «Предметом действий для всех контрреволюционных фронтов являлась Москва, куда все они устремились разными способами. Был ли общий план действий у Колчака, Деникина, Миллера? Едва ли. Мы знаем, что проект общего плана был выдвинут Деникиным и Колчаком, но он, — как отмечал командарм И. Вацетис, — не выполнялся ни тем, ни другим, каждый действовал по-своему»[703].
В этом стремлении к диктатуре не было ничего противоестественного, поскольку в критических условиях она является единственной формой власти способной сохранить основы цивилизации: «в конечном счете требуется государство насилия, — констатировал эту закономерность В. Шубарт, — в котором человеческая масса ищет спасения от хаоса»[704]. «Междоусобная война, — подтверждал кн. Е. Трубецкой в 1909 г., — вызывает всеобщую жажду порядка, власти мира во что бы то ни стало. Утомленные кровавой оргией население готово мириться со всякой диктатурой…»[705]. Ключевым является вопрос: во имя чего, ради достижения каких позитивных целей должна была осуществиться столь радикальная мобилизация власти? Что могли ответить на него лидеры обоих противоборствующих лагерей белого движения?
Практически ничего: «Белое движение не провозгласило цели, а его лидеры отказывались говорить о будущем России», — отмечает этот факт Кенез[706]. «У белых, — конкретизировал британский коллега американского историка П. Флеминг, — не было ни идеалов, ни принципов, ни веры…»[707]. Причины этого явления, по мнению Р. Раупаха заключалась в том, что «столетиями державшееся в России крепостное право, одинаково развратившее как рабов, так и рабовладельцев, исключило из духовного мира русской общественности всякую, даже самую примитивную идейность»[708].
Впрочем не совсем, белая идея все же была, ее выразителями стала «вся бежавшая от большевиков буржуазия. Бывшие губернаторы и бюрократы, помещики, торговая и финансовая знать, интеллигенция и масса рядового обывателя. «Это были люди, — отмечал видный издатель А. Суворин, — которых революция лишила их привилегированного и сытого положения, и оттого вся их идейность сводилась к уничтожению большевиков и восстановлению порядка, то есть возможности прежнего благополучия»»[709].
«Это те самые люди, — пояснял вл. кн. Александр Михайлович, — которые сначала взяли от империи все, что она могла дать — защиту от черни, право эксплуатировать крестьян, недоплачивать рабочим и обманывать вкладчиков, жизнь, полную неги и очарования…»[710]. Именно эти «бывшие», по словам военного министра Колчака Будберга, и определяли всю «идеологию» белого движения: «Очень тревожен состав ближайших к Деникину кругов и административных верхов; слишком много фамилий, вызывающих воспоминания о непривлекательных сторонах недавнего прошлого; возникают опасения, что и там, как и у нас, ничего не забыли и ничему не научились»[711].
Всю сущность «Белой идеи» с откровенной прямотой выразил призыв лидера российских либералов П. Милюкова — «загнать чернь в стойла»[712]. Методы рекомендовал ультраправый черносотенец В. Пуришкевич: «только публичными расстрелами и виселицей»[713]. Либерал Милюков в этой связи лишь добавлял, что: «бывают времена, когда с народом не приходится считаться»[714]. И не считались:
«С приближением армии к Москве, — вспоминал один из участников событий Н. Воронович, — оставшиеся в ее тылу военные и гражданские чиновники становились все более развязными и, поощряемые крайними реакционными элементами, говорившими (слова ген. Кутепова), что восстановить Россию возможно лишь при помощи кнута и виселицы, всячески старались применять эти способы воссоздания «Единой, Великой и Неделимой России» на вверенной им правительством Деникина территории»[715]. Даже такой представитель правых, как граф Бобринский, глядя на это не выдерживал: «я боюсь не левых, а крайне правых, которые, еще не победив, проявляют столько изуверства и нетерпимости, что становится жутко и страшно»[716].
713
Пуришкевич — Каледину 4 ноября 1917 г. Красный архив, 1928, № 1 (28), с. 170–171. (Мельгунов С. Как большевики… с. 285; См. также Голинков Д…, с. 195).
715
Воронович Н. В. «Зеленые» повстанцы на Черноморском побережье. «Меж двух огней», «Архив Русской Революции», т. VII. — Берлин, 1922.