Затем он предложил обоим комиссарам прочитать собранию все прочитанные документы и телеграммы, в порядке их получения. Комиссары попробовали было отказаться, прося это сделать командующего, но последний стоял на своем, и они, поторговавшись друг с другом, решили, что документы прочтет Н. П. Г левов-Авилов.
Чтение их не раз прерывалось возгласами недоверия и возмущения. Огласив простые телеграммы, Н. П. Глевов-Авилов однако скрыл текст шифрованной. Тогда командующий заявил ему, что он не прочитал еще одной телеграммы, по его мнению - самой важной. Сильно растерявшись, Н. П. Глебов-Авилов по пытался что то пролепетать о секретности и несвоевременности объявления.
В ответ на это А. И. Тихменев объявил всем, что есть еще одна телеграмма, которую комиссар почему-то скрыл, и, взяв ее из рук Н. П. Глебова-Авилова, прочитал собранию. Чтение этой телеграммы прямо ошеломило присутствующих - негодованию не было границ, послышались голоса: «Эти предатели хотят свалить на нас вину потопления флота, хотят поставить нас вне закона».
Здесь уже начинается тенденциозное искажение фактов бывшим командующим и его присными, которым во что бы то ни стало надо объяснить и оправдать вынесение ими на суд широких масс двух параллельных решений, о которых я уже говорил выше.
Для тех, кто хотел понять, и для тех, кто был за потопление флота, создавшееся положение было совершенно ясно; оно сводилось к следующему: Германия под угрозой возобновления военных действий требует от Совнаркома перехода флота в Севастополь для интернирования. Совнарком, не имея реальных сил для противодействия этому наступлению, избирает единственный оставшийся [82] выход - дипломатический. Отстаивая государственную точку зрения и в то же время не желая передавать флот в руки немцев, Совнарком открытой радиотелеграммой извещает немецкое командование о принятии им всех мер для возвращения флота в Севастополь и одновременно шифрованной радиотелеграммой отменяет это приказание и предписывает командующему флотом во что бы то ни стало потопить флот, считая совершенно правильно, что в вопросе первостепенной государственной важности за судьбу отдельных личностей особенно бояться нечего, что участников потопления можно условно и временно поставить вне закона, тем более что фактически и за ним будет тайное сочувствие и содействие центральной власти, партии, и общественного мнения всей России. Рядом с могучей, моральной и материальной поддержкой, которую Москва оказывала участникам потопления, - угроза фиктивного, чисто юридического осуждения просто не существовала.
Между тем ясно, что неисполнение матросами официального приказания Совнаркома и «самовольное» потопление судов не могло бы дать Германии юридического повода к наступлению, так как юридически Совнарком не ответственен за «контрреволюционные» действия Новороссийских моряков.
Это соображение блестяще оправдалось впоследствии, когда половина флота, на которую рассчитывала Германия, все же была потоплена.
Припомните, господин Н. Р. Гутан, кто же в страхе подавал панические реплики вроде: «Эти предатели хотят свалить на нас вину за потопление флота, хотят поставить нас вне закона?».
Конечно не сторонники потопления флота во что бы то ни стало, так как эта группа ясно отдавала себе отчет, что не только всякий честный гражданин Российской Республики, но и всякий порядочный офицер обязан рисковать собой за честь и достоинство умирающего, неотвратимым приговором истории осужденного флота. Если коммунистов к этому обязывала их партийная дисциплина, то нас - воинское воспитание, которое всеми в свое время было получено, чувство чести и патриотизма. [83]
Чтобы не быть голословным, процитирую две радиотелеграммы (от чего автор рассматриваемой книги по вполне понятным причинам воздержался). Я смело могу их цитировать, так как по признанию самого автора на стр. 413.:
«… на каждом корабле командам была разъяснена обстановка и все ознакомлены с документами, полу ценными из Москвы».
У меня в руках они тоже побывали и глубоко врезались в память. В открытой радиотелеграмме объяснялся текст ультиматума, предъявленного Германией, и говорилось о том, что правительство, не желая подвергать истерзанную Родину новым испытаниям и кровопролитию, предписывает флоту к 19 июня быть в Севастополе. Заканчивалась она текстуально:
«… все, неисполнившие приказания власти, избранной многомиллионным трудовым народом, будут считаться вне закона». Занумеровано под № 140.
Смысл шифрованной радиотелеграммы сводился к тому, что республика, не веря бумажным гарантиям Германии и предвидя, что по окончании войны флот нам возвращен не будет, предписывает еще до срока ультиматума флот затопить, а предыдущую радиотелеграмму, помеченную № 140, не числить. Заканчивалась она текстуально так же, как и открытая, и была занумерована № 141.
Кажется, положение было более чем ясно. Но господа Тихменевы умышленно не желали ничего понимать, и вот - на стр. 413 мы неожиданно читаем:
«Решено было запросить Москву о том, какую же телеграмму исполнять - открытую или шифрованную».
Это уже не недоразумение, а нечто худшее: А. И. Тихменев решил запросить Москву, наперед зная, что она не может ответить откровенно, не рискуя спокойствием всего государства. Предоставляя читателю самому судить о «непонятливости» командующего флотом капитана 1 ранга А. И. Тихменева и его «советников», я резюмирую: А. И. Тихменев умышленно не понял тактики Совнаркома, пытавшегося спасти и мир государства, и честь несчастного Черноморского флота.
Описывая результат референдума команд после ознакомления их с указанными документами, автор на стр. 413 [84] пишет:
«За немедленное потопление не высказался ни один корабль, но никто тоже не высказался и за переход в Севастополь».
Здесь уже определенно выплывает «второе решение», т. е. поход судов в Севастополь, предательски подсказанный массам в трудную минуту. Спрашивается, кто же поставил на референдум - этот дотоле не существовавший и, по признанию автора, никем не поддерживавшийся вопрос? Референдуму команд предшествовало «ознакомление» их с документами, полученными из Москвы. В этих документах ни слова не говорилось о необходимости похода в Севастополь. Откуда же, в таком случае, возникла мысль об этом постыдном маневре? Автор и тут дает нам вполне исчерпывающий ответ. На стр. 413 мы читаем, что референдуму предшествовало специальное разъяснение обстановки на кораблях. В качестве добровольных ораторов, очевидно, выступали те командиры, которые всеми фибрами души стремились назад в Севастополь. Они-то своими разъяснениями и подготовили атмосферу, в которой так блестяще разыгралась «непонятливость» А. И. Тихменева.
Далее, на стр. 415 мы читаем:
«На заседании, во время которого обнаружилось исчезновение комиссаров, было получено первое донесение о том, что немцы высаживаются в Тамани и что высадить предполагается отряд в 20 000 человек. Это известие окончательно убивало последнюю надежду остаться в Новороссийске».
Конечно, господин Н. Р. Гутан, пока немцы не наступают, пожалуй, и не стоит им сдаваться. Но боже избави в случае, если они вздумают перейти в наступление на Новороссийск, думать о чем-нибудь ином, кроме позорной капитуляции. На этом делегатском собрании я не останавливаюсь, так как оно не имеет особого принципиального значения и только дорисовывает Н. Р. Гутана.
На стр. 415 автор, описывая чрезвычайно важное с исторической точки зрения делегатское собрание от 14 июня, состоявшееся при участии представителей Кубано-Черноморской республики, очень кратко его обходит, приведя только речь Рубина и вскользь упомянув о факте посылки делегации от собрания на заседание ЦИК Кубано-Черноморской [85] республики в Екатеринодар, зато умолчав совершенно о присутствии представителя фронтовых частей Кубано-Черноморской республики, об его любопытной реплике, о всей вообще обстановке, сложившейся между 14 и 16 июня, т. е. за промежуток времени, протекший со дня собрания до момента, когда окончательно решилась судьба флота.