«Я вообще не нашел никаких приготовлений к защите, — писал он. — Войска даже не были размещены на боевых позициях. Ни один полк не был расположен в лагере соответствующим образом, ни одна дорога не охранялась. Всюду был хаос, и улицы, отели и бары были переполнены пьяными офицерами и солдатами — совершенное столпотворение. Многие даже разошлись по домам, и их бегство с Бул-Рана закончилось в Нью-Йорке, Нью-Хэмпшире или в Мэне. Ничто не могло помешать маленькому кавалерийскому отряду войти в город. Решительная атака, без сомнения, привела бы к захвату Арлингтонских высот и отдала бы город на милость батареи нарезных орудий. Если сепаратисты придавали хоть какое-то значение владению Вашингтоном, они совершили величайшую ошибку, не воспользовавшись плодами своей победы при Бул-Ране».
Будущий военный секретарь Стэнтон был вполне согласен с Мак-Клеланом и считал положение столицы безнадежным. «Захват Вашингтона выглядит неизбежным; на протяжении понедельника и вторника (22 и 23 июля) он мог быть взят без сопротивления. Поражение, бегство и деморализация армии были полными».
Но опасения северян оказались напрасными. Южане предпочли почивать на лаврах, и их первая возможность выиграть войну была упущена. Впоследствии Борегар, Джонстон и Джефферсон Девис обвиняли друг друга в том, что результаты [179] их блестящей победы остались нереализованными, но кто бы из них не был виноват, факт остается фактом — армия конфедератов не сдвинулась с места. Очевидно, тому были и объективные причины: южане сами были дезорганизованы своей победой и им требовалось время, чтобы привести свои войска в порядок.
Тактические уроки Бул-Рана также не были учтены. Это сражение наглядно продемонстрировало, какую грозную силу, пусть даже и в неумелых руках, представляет нарезное стрелковое оружие и какое громадное преимущество оно дает обороняющимся. Но никто из полководцев Севера и Юга не обратил на это внимание. Даже лучший из генералов Конфедерации, участвовавших в этой битве, Джексон Каменная Стена не сумел понять, в чем была главная причина его успеха, и продолжал оставаться приверженцем штыковых атак. Подобное пренебрежение было, конечно, очень печальным явлением и привело впоследствии к кровавым потерям.
Однако само по себе оно не является чем-то из ряда вон выходящим. То, что для нас, живущих многие десятилетия спустя, кажется простым и очевидным, совсем не было таковым для современников гражданской войны. Старая, проверенная еще в наполеоновских кампаниях, тактика казалась им простой и логичной, и вполне естественно, что они продолжали применять ее на поле боя, тем более, что пока ничего лучшего придумано не было.
Понадобились годы, полные кровопролитных сражений, в которых прямые атаки на старый манер неизбежно оборачивались ужасающими жертвами, чтобы необходимость создания новой тактики была осознана и чтобы эта тактика наконец увидела свет. Об этом и пойдет речь дальше. [180]
Глава 2
«Испытание мужества»
Сражение у Шайло (Питтсбург-Лендинга)
Весна 1862 года в Теннесси выдалась необыкновенно ранней и теплой. Днем солнце пригревало почти по-летнему, а ночью шел дождь. Утром над хлопковыми и табачными плантациями повисала плотная завеса тумана. Но вскоре он рассеивался, и взору открывалась чудесная картина: живописные холмы утопали в буйной зелени, густые рощи и перелески уже покрылись маленькими зелеными листьями, и персиковые сады окутались пышной розовой пеной распустившихся цветов.
Солдаты федеральной Теннессийской армии наслаждались этой красотой в полной мере. Вот уже несколько недель стояли они лагерем у старой пароходной пристани Питтсбург-Лендинг на реке Теннесси, дожидаясь, пока к ним присоединится Огайская армия. Это ожидание, проходившее в полной праздности и дуракавалянии, было с точки зрения солдата, самым лучшим времяпрепровождением. Жаркое южное солнце, свежий воздух, теплые ласковые волны старой Теннесси, в которой они ежедневно купались, и полное изобилие провианта превратили этот полевой лагерь в настоящий курорт [181]. Правда, жизнь несколько отравляла диарея — этот неизменный спутник всех воюющих армий, но солдаты-северяне относились к ней с юмором и называли ее «теннессийским тустепом». В общем, как вспоминал позже один из новобранцев Теннессийской армии, «мы были так счастливы, как только может быть счастлив смертный».