Добравшись с этими мыслями до дома, встретила у подъезда престарелую соседку.
– Слышала, Свет, мина в троллейбус угодила? Тут у нас недалеко!
– Да уж, тёть Сонь, слышала… – устало ответила Света.
– Это ж надо, что опять творится! Я детство под бомбежками провела, ещё в ту войну, в Великую Отечественную. Отец на фронте погиб, ещё в 41-м. Мать ночами выла белугой! У меня первое воспоминание из детства: в доме темно, мать воет и снаряды рвутся… Долго потом темноты боялась, со светом спала, пока замуж не вышла. Там уж к мужу прижмусь, можно и свет выключать… А вот опять на старости лет угораздило – опять война! Значит, Бог так ссудил…
– Зачем же так?!
– Значит, надо. Пути Господни неисповедимы. Ты б сама, Свет, в церковь хоть когда зашла, а то измученная такая, смотреть на тебя горько.
– А у нас тут есть церковь? – спросила Света, вспоминая, что была последний раз в церкви, когда венчались с Петей.
– Конечно, есть! Как не быть? Церковь везде есть.
X
– А знаешь, Шварц, что за день-то сегодня? – спросил Худой, подсаживаясь к Пете и принимая от него сигарету. Петя опять сторожил очередных “роботов”, и Худой всегда рад был устроить себе самовольный перекур.
– Ну и что за день?
– День трех “д”! – торжественно произнес Худой.
– Чего?
– День денежного довольствия!
– А, ну да…
– Послушай, Шварц, мы ж кенты! Ты ж знаешь, как меня кинули! Обратно в роботы перевели! Мне теперь хрен что дадут! Ты ж подогреешь старого кента, не забудешь?
– Да мне тоже, вроде, пока особенно нечего получать, всего ничего отслужил, да и довольствия того… Хотя у нас тут и трат никаких… Послушай, Худой, я конечно понимаю, кенты и всё такое, но есть идея поинтереснее: поскольку у нас тут трат никаких, кормят-одевают, эти деньги надо откладывать. И ты, когда тебя восстановят по службе, деньги копи, после войны, может, вместе дело откроем. После войны, в связи с разрухой, за дешево можно будет…
– Да не гони, Шварц, чего ты чудишь? Давай я сэма намучу, шмали хорошей, а хочешь, ширы? Или шлюх? Это дороже, но я найду варианты!
– Ну даешь, – засмеялся Петя, а потом сказал серьезно, – знаешь, у меня ведь жена и две дочки, мне бы им деньгами помогать… Давно их не видел, были причины, но теперь скоро уже, надеюсь, буду с деньгами и по форме…
Петя не хотел говорить дальше, и его выручило урчанье штабного “Урала”, не спеша подкатывающего к блокпосту.
Бойцы в ожидании собирались к машине. Настроение у всех было приподнятое. Даже у тех, кто стоял на постах, хотя им довольствие получать предстояло, конечно, отдельно, после смены. Только теперь Петя увидел всех бойцов блокпоста в сборе, – оказалось, человек двадцать, – стояли весёлой дружной компанией. Один только Худой, напротив, места себе не находил от разочарования. Дядя Женя сочувственно посмотрел на него и сделал вид, что забыл отправить его обратно в подвал к другим “роботам”.
Из кузова “Урала” выпрыгнули несколько бойцов, сопровождающих ценный груз, в новенькой форме и берцах, с начищенными автоматами, рассыпались по сторонам, заняв позиции как для круговой обороны.
Командир с дядей Женей, наблюдавших это сцену, улыбнувшись, переглянулись. Из высокой кабины тем временем спустилась женщина в форме, заведовавшая при штабе выдачей жалования, с драгоценным металлическим ящиком и с толстой тетрадью финансовой отчетности в руках. Села за заботливо предложенный ей стол со стулом, а бойцы блокпоста выстроились в очередь.
Выдача наличных происходила быстро и также быстро затем опустел блокпост – все, кому посчастливилось заранее отпроситься у командира в увольнительную, разъехались на попутках и личных авто, “Урал”, закончив дело, укатил; остались только часовые на постах, кому непосчастливилось в этот день оказаться в карауле, новые роботы в подвале, про которых на сегодня почти забыли и решили не нагружать работой; остались бессменные командир и дядя Женя, а также Петя и Худой. Последнему увольнительная, понятно, не предполагалась, а Петя ее не просил, не ожидая, что получит сегодня довольно значительную сумму, и теперь весь долгий вечер сидел в задумчивости.