***
– Волыну возьми!
– Ты чего, сдурел? Как я ее потащу?
– Сныкаем в посадке, потом откопаем, продадим! После войны, знаешь, сколько будет стоить?! Дело своё откроешь!
– Ты вообще даёшь! – сказал Петя, кладя пулемет под свою койку, и скомандовал, – пошли так!
Две фигуры, крепкая и худая, выскользнули из здания бывшего клуба в ночь. Саня, стоявший с этой стороны здания на посту, по обыкновению прятался за блоками и подросшей стеной из мешков и ничего не заметил.
На трассе они остановили дребезжащие всеми деталями “Жигули”. Водитель, полноватый мужичок, послушно остановился, увидев на дороге людей в форме, однако обнаружив, что у них нет оружия, хотел уже было рвануть дальше, но не успел. Петя, широко распахнув дверцу, бодро плюхнулся на переднее пассажирское сиденье – “Жигули” испугано заскрипели – а на заднее уже забирался Худой, довольно ухмыляясь.
– В Донецк! – зычно гаркнул Петя, бесцеремонно захлопывая трухлявую дверцу, – улицу и дом на месте покажу!
“Жигули” послушно покатились вперед, прижимаясь к земле, как от испуга. Водитель втягивал голову в плечи, чуя что-то неладное, но не желая знать, что происходит.
– По дороге в магазе тормозни, – сказал Худой с заднего сиденья, – на заправке или где…
– Зачем тебе? – обернулся к нему Петя.
– Водки возьмем! У тебя же лаве! Скачок обмоем!
– Чего? – не понял Петя, а водитель затрясся уже не на шутку, – в Донецк без остановок! – скомандовал ему Петя, – а этого, Худого, высадишь там у какой-нибудь кафешки, пусть пока бухает! В Донецк!
Петя воодушевлённо вглядывался в темноту дороги, в скудные пятна света от фар и постукивал по «торпеде» то пальцами, то кулаком так, что водителю было и за неё боязно. Худой ёрзал на заднем сидении, не находя себе места от обрушившейся на него свободы и от обещанной выпивки, и то и дело затягивал одни и те же строчки: “А мне б, бродяге, рвануть на волю!”, “А ты знаешь, на воле всё иначе!” и ещё что-то подобное. С этими же песнями он, получив от Пети щедрый «подгон» и обещав «век помнить», вылез где-то на пустой улице Донецка перед ночным клубом, где за закрытыми в связи с комендантским часом дверями шло веселье. Охранник, открыв дверь, не удивился очередному загулявшему, как он решил, ополченцу, а только обрадовался новым деньгам. А «Жигули» снова запетляли по улицам.
– Вот здесь! – “Жигули” послушно встали, – держи! – Петя протянул водителю деньги, а тот удивился настолько, что сначала даже не стал брать,– ну, держи, держи, хоть за бензин!
Водитель, наконец, взял деньги, и “Жигули” робко покатили обратно.
Петя остался один, куражиться больше было не перед кем. Он смотрел на такую знакомую улицу, дом, подъезд, и только теперь видел, как здесь всё изменилось. Дело было даже не в разбитых окнах, кое-где заделанных фанерой, не в оспинах, оставленных на стенах осколками, не в изломанных деревьях и не в посечённых проводах – словно тонкая серая плёнка легла здесь на всё, на привычный ему мир. Ему стало также страшно, как тогда, когда он бежал отсюда в первый раз. Он вспомнил всё – как не постыдился сказать побледневшей супруге какую-то глупость про якобы грядущую поголовную мобилизацию, как выбежал потом на улицу, захватив только паспорт и немного денег, как метался по городу в поисках транспорта, который тогда почти не ходил из-за обстрелов, как остановил БМП с ополченцами, умоляя подвезти, как какой-то дед со сморщенным лицом грозно прикрикнул на него с брони: «А воевать кто за тебя, такого лба, будет?!» – и щелкнул затвором; и как бежал не разбирая дороги после этого щелчка и всё ждал пулю в спину, а слышал только дружный хохот бравых вояк… Ну и как он явится теперь Свете? Что скажет? «Привет, я теперь всё-таки вернулся и даже на блокпосту досматривал кого-то»? Судя по этим стенам, у них тут регулярно происходят обстрелы! Что они тут пережили за эти полгода – она и дочери?! А он ведь и под обстрелом даже ещё не был. Там, нам блокпосту, тихо, по сравнению с Донецком… Впрочем, он ведь и оттуда сбежал! Он вспомнил как когда-то, давным-давно маленьким мальчиком в школе читал стихи про кого-то трусливого, кто от битвы «бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от огня», и как смеялся над ним.
Это одна беда – собственная трусость, есть и вторая, про которую он даже думать не смеет: а если у Светы теперь…?! Раньше он полагался на собственную физическую силу, физическое превосходство предавало уверенности во всём, от успехов в бизнесе до отсутствия конкурентов в любви. Для этого он не жалея сил тренировался. Но теперь война, всё решает оружие. Он вспомнил Змея с битой – даже против элементарной дубины его потом тренировок заработаны мышцы оказались бы бессильны, что уж говорить про стволы и гранаты… Как жаль, что не прихватил по совету Худого пулемет, он сейчас сунул бы ствол себе в рот, снял одной ногой с другой сапог вместе с портянкой, большим пальцем ноги нащупал бы спусковой крючок… Он видел это в каком-то старом черно-белом фильме, только с винтовкой, кажется, – впрочем, так и не выстрелил… Петя пошёл по одинокой улице назад, туда, где высадил Худого у ночного клуба.