В то время как попеременно робкое и тираническое царствование Николая трагически расходилось с колоссальной моделью, созданной Петром Великим, промышленная мощь России (несмотря на периодические спады), по крайней мере, продолжала расти в последние предвоенные годы. Но вместе с тем росла и мощь других держав - прежде всего имперской Германии, главного соперника России за влияние на Ближнем Востоке (поскольку Османская империя начала окончательно разрушаться в ходе Балканских войн 1912-13 годов) и союзника соперника России на Балканах, нестабильной, безвозвратно угасающей и опасно отчаявшейся Австро-Венгрии. Более того, второй промышленный бум позднеимперской России (начавшийся примерно в 1909 году) был подкреплен гонкой вооружений на всем континенте, что только обострило опасную международную напряженность того времени. И, конечно же, индустриализация, особенно в том головокружительном и беспрецедентном темпе, в котором она проходила в России, вызвала внутренние кризисы урбанизации, пролетаризации, обнищания и социальной деградации доселе немыслимой токсичности, что привело к двойному расколу по всей России между новым рабочим классом и его потенциальными либеральными благодетелями, а также между либералами и правительством. Из всего этого предсказуемо возникла волна все более политизированных промышленных забастовок в высококонцентрированных новых промышленных центрах России (вокруг Санкт-Петербурга и Москвы, в бассейне Дона на Восточной Украине, в Польше, Прибалтике и Баку), начавшаяся с протестов против расстрела сотен бастующих рабочих и их семей на золотых приисках Восточной Сибири в апреле 1912 года ("Ленская резня") и достигшая кульминации во всеобщей забастовке в Санкт-Петербурге в июле 1914 года. В тот месяц казалось, что российская столица вот-вот взорвется революцией.
Конечные дни царства: Война в России, август 1914 - февраль 1917
Этот болезненный и потенциально революционный нарыв был зарубцован с началом европейской войны в июле-августе 1914 года, вызванной последним балканским кризисом, вызванным убийством наследника трианского престола эрцгерцога Франца Фердинанда от рук боснийских сербов 28 июня 1914 года в Сараево. Когда Европа втянулась в войну, как и по всему континенту, молодые русские люди миллионами уходили добровольцами или с большей или меньшей радостью призывались в армию и отправлялись на фронт во имя "Бога, императора и страны". Однако в Санкт-Петербурге это было особенно примечательно: среди толпы потенциальных новобранцев, склонившихся на большой площади под огромной колонной в честь Александра I, когда Николай благословлял их с балкона Зимнего дворца, было много забастовщиков и баррикад всего несколькими днями ранее. Таким образом, был создан весьма примечательный священный союз, поскольку все оппозиционные партии в Государственной думе, за исключением одной, предложили свою более или менее безоговорочную поддержку войне и обязались отложить свои политические планы до достижения победы.
Тем не менее, когда Николай I вверг свое царство в то, что должно было стать Первой мировой войной, мобилизовав русскую армию против Германии и ее союзников в поддержку Сербии в кульминационный момент "июльского кризиса", он пошел на огромный риск - своей империей, троном, династией, собственной жизнью и жизнью ближайших членов своей семьи. Теперь мы знаем, что это была также игра с будущим Европы и всего мира. Это была игра, которую он проиграл по всем статьям. Преданность русской армии и готовность добровольцев и новобранцев идти на требуемые от них жертвы - как и готовность большинства доселе неверной политической оппозиции зарыть топор войны и поддержать режим на весь период войны - конечно, были обусловлены надеждой (и даже ожиданием) на победу. Но победа, хотя и не была совсем уж нежеланной, была одним из многих товаров, которые были в дефиците в России во время Первой мировой войны.
* * *
Шаблонное представление о военных действиях России во время Первой мировой войны как о неизменном провале, когда полуголые и безногие мужики (крестьяне) сражались с гаубицами ручными топорами, деревянными кольями и вилами, уже не выдерживает критики: 1914 и 1915 годы, несомненно, были плохими для империи Николая, но затем, на фронте, дела пошли лучше. Русское командование, безусловно, совершало ошибки (как и все армии, вступившие в эту беспрецедентную борьбу), в частности, в катастрофическом вторжении в Восточную Пруссию в августе-сентябре 1914 года (хотя, в равной степени, эта ранняя кампания сорвала немецкий план Шлиффена и, на Западном фронте, возможно, спасла Париж). Кроме того, изолированная от своих союзников закрытием Центральными державами входов в Черное море и Балтику, Россия, безусловно, столкнулась с уникальными проблемами военного времени в области коммуникаций и снабжения (хотя Владивосток и Архангельск оставались открытыми, когда не были скованы льдом, а завершение строительства железной дороги Петроград-Мурманск в конце 1916 года еще больше облегчило ситуацию). Но следует очень твердо подчеркнуть: К началу 1917 года русская армия держалась против Германии (более того, в последней из своих крупных дореволюционных операций она взяла и удерживала Ригу в декабре 1916 года); она также периодически одерживала верх над австрийцами (в частности, в Брусиловском наступлении в июне-сентябре 1916 года); а на Кавказском фронте она одержала ряд похвальных побед над турками (при Ардагане и Сарикамыше в декабре 1914 года, при Ване в мае и сентябре 1915 года, при Эрзуруме, Трабзоне и Эрзинджане в феврале, апреле и июле 1916 года соответственно). Крах Румынии в конце 1916 года, безусловно, стал неудачей (усугубив и без того кошмарное положение с логистикой, увеличив протяженность Восточного фронта более чем на 350 миль и лишив Россию редкого и потенциально полезного союзника на Востоке); но на конференции в Шантильи в ноябре 1916 года царское командование все же выразило уверенность, что русская армия сможет эффективно участвовать в одновременных наступлениях, запланированных союзниками на следующий год, чтобы сокрушить Центральные державы.