Военный коммунизм: его природа и последствия
Один из главных аргументов Ленина в пользу захвата власти большевиками в сентябре-октябре 1917 года заключался в том, что в России, как и во всех воюющих государствах, обстоятельства мировой войны настолько усилили экономические рычаги в руках правительств, в отличие от частных лиц, что контроль над экономикой и государственная власть могут быть захвачены одновременно. Как постулировал Ленин в начале октября 1917 года:
Капитализм создал бухгалтерский аппарат в виде банков, синдикатов, почтовой службы, обществ потребителей и профсоюзов офисных служащих. Без крупных банков социализм был бы невозможен.
Крупные банки - это "государственный аппарат", который нам нужен для социализма и который мы берем готовым от капитализма; наша задача - отрезать то, что капиталисты уродуют [от] этого прекрасного аппарата, сделать его еще больше, еще демократичнее, еще всеобъемлющее. Количество перейдет в качество. Один Государственный банк, самый большой из больших, с отделениями в каждом сельском районе, на каждой фабрике, будет составлять девять десятых социалистического аппарата. Это будет бухгалтерский учет в масштабе всей страны, учет производства и распределения товаров в масштабе всей страны, это будет, так сказать, нечто [sic] в характере скелета социалистического общества.
В своей книге "Государство и революция" (написанной в основном до февраля 1917 года, но не законченной и не опубликованной до 1918 года) Ленин весьма осторожно высказывался о том, когда именно капиталистическое государство может исчезнуть и когда именно развитие современного капитализма достигнет такого уровня, который будет способствовать прекращению "противоположности между умственным и физическим трудом", закрепляющей его, и наступлению коммунистической эры, в которой "каждый грамотный человек" будет способен выполнять основные процедуры "учета и контроля", до которых дошел капитализм. Но в октябре 1917 года он снова с явным оптимизмом ожидал, что горизонт, по крайней мере, не за горами:
Мы можем "завладеть" и "привести в движение" этот "государственный аппарат" (который не является в полной мере государственным аппаратом при капитализме, но который будет таковым у нас, при социализме) одним махом, одним декретом, потому что фактическая работа по ведению бухгалтерского учета, контроля, регистрации, учета и подсчета выполняется работниками, большинство из которых сами ведут пролетарское или полупролетарское существование.
Что касается высших чиновников, которых очень мало, но которые тяготеют к капиталистам, то с ними придется поступать так же, как и с капиталистами, то есть "сурово". Как и капиталисты, они будут оказывать сопротивление. Это сопротивление должно быть сломлено, и если бессмертно наивный Пешехонов еще в июне 1917 года прохрипел, как младенец, что он в государственных делах, что "сопротивление капиталистов сломлено", то эта детская фраза, это детское бахвальство, это детское чванство будут превращены пролетариатом в действительность.
Мы можем это сделать, ибо речь идет лишь о том, чтобы сломить сопротивление незначительного меньшинства населения, буквально горстки людей... и Советы установят такой надзор, что каждый "Тит Титыч" будет окружен, как французы под Седаном. Мы знаем эти "Тит Титычи" поименно: достаточно обратиться к спискам директоров, членов правления, крупных акционеров и т. д. Их несколько сот, самое большее несколько тысяч во всей России, и пролетарское государство, с аппаратом Советов, союзов служащих и т. д., будет в состоянии назначить к каждому из них по десятку или даже по сотне надзирателей, так что вместо "сломить сопротивление" можно будет даже, путем рабочего контроля (над капиталистами), сделать всякое сопротивление невозможным.
Так, в соответствии с декретом Совнаркома от 14 ноября 1917 года зимой 1917-18 годов в Советской России была создана импровизированная система рабочего контроля, власть в которой была возложена на спешно избранные и туманные фабричные комитеты. (В первые послеоктябрьские месяцы большевики были склонны не доверять профсоюзам как оплоту меньшевизма, особенно в свете "дела Викжеля"). Это, по крайней мере, доказывало, что пропаганда большевиками власти рабочих не была пустой болтовней, направленной на привлечение рекрутов для захвата власти, хотя и этот аспект не был полностью исключен. Конечно, эксперимент с рабочим контролем в 1917-18 годах был катастрофой. Чрезмерно ретивые рабочие-большевики в лучшем случае отпугивали опытных управляющих (часто намеренно и жестоко), но сами не могли управлять производством, а многие рабочие воспринимали отсутствие власти на производстве как разрешение на воровство или, по крайней мере, на выполнение как можно меньшего объема работы. Даже такой стойкий большевистский лидер, как бывший металлист А.Г. Шляпников (который, бросив токарный станок, в этот момент исполнял обязанности народного комиссара торговли и промышленности), был потрясен увиденным и быстро начал выступать за немедленное возвращение к более централизованному руководству и единоначалию.