Один из первых разговоров Сержа - с женой Г.Е. Зиновьева, большевистского босса в Петрограде, которая сообщила ему, что "могут начаться голодные бунты... От тифа умерло столько людей, что мы не успеваем их хоронить; к счастью, они замерзли..." Каждая туча ...
Писатель Евгений Замятин, долгое время симпатизировавший большевикам, но арестованный ЧК в 1919 году во время расправы над левыми эсерами в Петрограде, оставил в том же году замечательный беллетристический портрет бывшей столицы в первых строках своего рассказа "Пещера" ("Пещера","1922), в котором неоклассическая красота окаменевшего города Петра заслонена возвращением к каменному веку, а некогда гордые жители города заменены неким подземным видом троглодитов:
Ледники, мамонты, пустоши; ночь, черная, что-то вроде домов в скалах, в скалах-пещерах. Кто знает, кто дует ночью на каменную дорожку между скалами, обнюхивая тропу и тревожа пыльный белый снег - может быть, мамонт, может быть, ветер: может быть, ветер, может быть, лед и рев какого-то огромного мамонта. Ясно одно: это зима. И надо крепче сжимать зубы, чтобы они не стучали, и надо рубить дрова каменным топором, и каждую ночь переносить костер из пещеры в пещеру, все глубже и глубже, и надо кутаться во все более и более лохматые шкуры.
Между скалами, где сто лет назад стоял Петербург, по ночам бродит мамонт...
Голодающая и замерзающая интеллигентная пара в центре сказки Замятина поклоняется "жадному пещерному богу - чугунной печке", но в конце концов погибает. Реальность была едва ли более утешительной: в противоположность новому миру, который обещал большевизм, сама жизнь, казалось, приближалась к состоянию приостановки, поскольку аменорея (отсутствие менструации) достигла уровня эпидемии, поразив 50-70 процентов женщин во многих советских городах. Даже города и регионы, которые традиционно были богаты продовольствием, пострадали чрезвычайно сильно: расположенный в непосредственном тылу Восточного фронта город Самара на Волге голодал, поскольку красные войска реквизировали продукты питания и тягловый скот. Его ослабленные жители, как следствие, слишком легко становились жертвами болезней: смертность от инфекционных заболеваний в Самарской губернии выросла с 16 000 в 1918 году до более чем 200 000 в 1919 и 1920 годах.
Более предприимчивые и здоровые жители этих полупустынных городов становились мешочниками (так называемыми "мешочниками"), переправляя в мешках свои вещи в сельскую местность, чтобы обменять их на еду. В качестве топлива сжигали мебель, книги, заборы и все, что могло воспламениться. В зиму 1918-19 гг. целые деревянные дома разрушались замерзающими падальщиками. Разграбление буржуазного имущества, которое в определенной степени поощрялось властями - либо намеренно, либо косвенно, благодаря общей демонизации большевиками буржуйского "врага", - давало некоторую передышку отчаявшимся; Буржуазия и зажиточные элементы интеллигенции считали за счастье, если самым страшным унижением для них была сдача комнат в своих квартирах и домах пролетарским гостям, которые могли рассчитывать на поддержку избранного ими "домового комитета", который санкционировал их право жечь лестничные прутья. "К счастью, в городских домах поздней буржуазии было довольно много ковров, гобеленов, белья и тарелок", - вспоминал Виктор Серж:
Из кожаной обивки диванов можно было сделать сносные туфли, из гобеленов - одежду... Я сам сжигал собранные Законы Империи в качестве топлива для соседней семьи, и это занятие доставляло мне немалое удовольствие.
Этот процесс переселения (переселения) начался как стихийный всплеск и к 1919-20 годам лишь постепенно был поставлен под хоть какой-то контроль городских властей.
Система военного коммунизма также не могла гарантировать выполнение другой своей основной задачи - обеспечение Красной армии, которая вместо этого очень часто была вынуждена прибегать к самоснабжению (самообеспечению): очень часто красные части просто реквизировали продовольствие, лошадей, повозки, молодых людей (и женщин) и все остальное, что им было нужно, из любой деревни или города, в котором они были расквартированы. Блестящий командир Красной Армии Михаил Тухачевский впоследствии назовет это одним из величайших преимуществ революционной армии - живой силы, единой с народом, которая может восстанавливаться и поддерживать себя по мере продвижения вперед. Но можно с уверенностью сказать, что, по большому счету, это была фантазия: Русские, сибирские, украинские и другие жители деревень времен гражданской войны не воспринимали своих военных квартирантов, красных или белых, так радушно. В большинстве случаев красные относились к своим постояльцам с несколько большим уважением, чем белые (или зачастую беззаконные силы Украинской армии или махновцев), но так было не всегда - например, если красный комиссар был тем, кто наполовину переварил (возможно, неправильно переведенные) размышления Маркса об "идиотизме сельской жизни" и хотел прояснить, что он, рабочий, думает о крестьянах (особенно если он стремился дистанцироваться от своих собственных крестьянских корней); или если деревня, в которой было расквартировано подразделение, была еврейской или немецкой. Тех немногих сторонних наблюдателей, которые побывали в советской деревне в 1919 году, иногда озадачивало утверждение крестьян, что они "любят большевиков, но ненавидят этих коммунистов". Крестьяне имели в виду, что они поддерживали ленинскую пропаганду изъятия земли 1917 года, но были явно не в восторге от реквизиции продовольствия (продразверстки), которую его переименованная партия осуществляла посредством развертывания реквизиционных отрядов вновь набранной Продовольственной армии (Продармии), начиная с мая 1918 года.