Итак, возникнув из краткой надписи на предмете, сделанной гекзаметром, эпиграмма постепенно выходит за эти пределы и обращается в небольшое стихотворение, говорящее о какой-либо вещи, лице или событии, интересующем автора, который хочет привлечь к ним внимание читателя, изложив свою мысль в ясной, убедительной и немногословной поэтической форме. Само собою разумеется, что ставить какие-нибудь строгие границы размеру эпиграммы невозможно: величина эпиграммы всецело зависит от темы, на которую она написана; но в пределах этой темы она должна быть как можно более краткой. Это прекрасно понимали выдающиеся авторы античных эпиграмм, протестуя против чисто формального требования некоторых критиков, требовавших краткости эпиграммы вне зависимости от ее содержания:
говорит римский эпиграмматист Марциал какому-то поэту, осуждавшему его за длинные эпиграммы.[1]
Греческие эпиграммы чрезвычайно разнообразны по своей тематике: из всех произведений античной литературы поле зрения эпиграммы самое обширное, оно охватывает любые предметы, любые явления как интимной, так и общественной жизни. Мы находим в эпиграмме и рассуждения о предметах изобразительных искусств, и отклики на произведения литературы, и размышления о жизни и смерти, и сентенции, вызванные историческими событиями.
Так же, как с течением времени изменяются форма и содержание греческих эпиграмм, изменяется их тон или характер. Спокойствие и серьезность, свойственные большинству эпиграмм классического периода греческой литературы и роднящие их с эпосом и элегией, начинают все больше и больше уступать место шутке и насмешке, сближая эпиграмму с жанрами сатирическими. Если сравнить эпиграммы Симонида Кеосского, Платона и Леонида Тарентского с эпиграммами живших в начале новой эры поэтов Лукиллия и Никарха, то это изменение характера эпиграммы станет ясно без всяких дальнейших пояснений. И вот со времен римской эпохи слово «эпиграмма» получает то значение, какое, по преимуществу, придают ей в новое время. Сущность понятия «эпиграмма» в нашем обычном смысле прекрасно определена Баратынским:
Такое представление об эпиграмме, как об остроумном и едком стихотворении на случай (ad hoc) сложилось уже в античную эпоху; в первом веке новой эры такое представление было общепринятым, как это видно хотя бы из предисловия ко второй книге эпиграмм Марциала, где он говорит об остром, злом языке эпиграммы; но, повторяем, к эпиграмме классического периода греческой литературы определение Баратынского в большинстве случаев не подходит, поскольку в этот период сатирический элемент отнюдь не преобладает в эпиграмме: из всего обширного наследия греческих эпиграмм (а их нам известно около шести с половиною тысяч) первое место занимают надгробные (эпитафии), затем описательные и посвятительные; а сатирические, вместе с застольными, находятся по их общему количеству лишь на четвертом месте.
2
ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ЭПИГРАММЫ
В отличие от эпоса, лирики и драмы эпиграмма долгое время не признавалась древними теоретиками литературы особым поэтическим жанром, равноправным с такими произведениями, как поэмы Гомера, оды Пиндара и трагедии или комедии греческих драматургов. Но даже и после того, как она получила самостоятельные литературные права, античные литературоведы ставили эпиграмму на последнем месте, не придавая ей того значения, которое упрочилось за тремя основными жанрами античной поэзии, эпиграмма считалась своего рода литературным пустяком, что очень хорошо видно по одной эпиграмме Марциала, который, насмехаясь над одним из своих литературных соперников, говорит (кн. XII, 94):