* * *
Медник сделал Эрота, и сделал его наподобье
Сковороды: ведь она также способна сжигать.
* * *
Право, уменье молчать у смертных — великая мудрость.
Мог бы и сам Пифагор эти слова подтвердить.
Зная искусство речей, других обучал он молчанью,
Верное средство найдя против волнений людских.
* * *
Пей молчаливо и ешь. Ведь в страданьях не следует чревом
О мертвеце горевать, — так и Гомер говорил.
Даже Ниобу, двенадцать детей схоронившую сразу,
Мысль о еде отвлекла от размышлений о них.
* * *
Пусть проклянет божество и желудок и пищу желудка!
Это по их лишь вине гибнет умеренность в нас.
* * *
Прочь от богатых, бесстыдных, домашних тиранов бегите:
Бедность — стыдливости мать — не переносят они.
* * *
Ночи проходят, и мы ежедневно рождаемся снова:
Прошлые дни никакой прибыли нам не дают.
День, миновавший вчера, для нас пропадает бесследно,
И начинаем опять жизнь мы сегодняшним днем.
Не называй же, старик, никогда ты себя многолетним:
Нет на сегодня того, что миновало вчера.
* * *
Жизнь человека — игрушка Судьбы, горька и несчастна,
Между богатством она и нищетою бредет.
Этих, принизив сначала, возносит Судьба, а другие
Вниз с высоты облаков сводятся ею в Аид.
ГРЕКАМ
1
Не умерли ль уже мы, греки, и влачим,
Несчастные, давно лишь призрачную жизнь,
Действительностью сон воображая свой?
Иль мы живем, когда жизнь умерла сама?
2
О худшее из зол — зло зависти, вражда
К любимцам божества, счастливым меж людьми!
Безумцы, ею так ослеплены мы все,
Так в рабство глупости спешим отдать себя!
Мы, эллины, лежим, во прах повержены
И возложив свои надежды мертвые
На мертвецов. Так все извращено теперь.
* * *
Всех нас готовят для смерти и кормят для смерти, как будто
Мы — это стадо свиней, годное лишь на убой.
* * *
Пускай не щедро я, но все-таки кормлю
Детей, жену, раба, и птиц, и даже пса;
И лживым нет льстецам дороги в дом ко мне.
* * *
Лучше спокойно стерпеть даже самую тяжкую долю,
Чем богачей-гордецов спесь и надменность сносить.
* * *
Я ненавижу того, кто по самой натуре двуличен,
Кто на словах лишь хорош, а по поступкам — злодей.
* * *
Может всякий невежда сойти за премудрого, если
Речи скрывает свои, словно постыдный недуг.
НА ГРАММАТИКУ
1
Книги, орудия Муз, причинившие столько мучений,
Распродаю я, решив переменить ремесло.
Музы, прощайте! Словесность, я должен расстаться с тобою, —
Иначе синтаксис твой скоро уморит меня.
Целый пентастих проклятий грамматике служит началом:
В первом стихе его — гнев; гибельный гнев — во втором,
Где говорится еще и о тысячах бедствий ахейцев;
Многие души в Аид сводятся — в третьем стихе;
Пищей становятся псов плотоядных герои — в четвертом;
В пятом стихе, наконец, — птицы и гневный Кронид.
Как же грамматику тут, после всех этих страшных проклятий,
После пяти падежей, бедствий больших не иметь?
3
С Гибельным Гневом связался, несчастный, я брачным союзом;
С Гнева начало ведет также наука моя.
Горе мне, горе! Терплю от двойной неизбежности гнева —
И от грамматики я, и от сварливой жены.
* * *
Чужд я надежде, не грежу о счастье; последний остаток
Самообмана исчез. В пристань вошел я давно.
Беден мой дом, но свобода под кровом моим обитает,
И от богатства обид бедность не терпит моя.
вернуться
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид, и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля).
(Перевел Н. Гнедич.)
141
«На грамматику» (2).