Люмпенство, рожденное внешне вполне благородной заботой государства о своих гражданах, люмпенство, основанное на форосе, выплачиваемом союзниками, стало тем началом внутри афинского полиса, что сделало его облик крайне непривлекательным для остальных эллинов. Разрушение древних традиций, а прежде всего традиции связи с землей (ее не спасало даже выведение клерухий, составленных из малоимущих граждан, за пределы Аттики), бросалось в глаза столь явно, что Фукидид был вынужден оправдывать своих сограждан подвижностью их характера, всегдашним их стремлением к новому. Тот факт, что Афины являлись центром движения софистов, только подчеркивал для остальных греков безбожный, неблагочестивый характер афинян. Сами афиняне, конечно, преследовали «говоривших лишнее». Анаксагор, Протагор были отправлены в изгнание, скульптор Фидий кончил свои дни в тюрьме. Но даже эти истории не сделали Афины менее притягательными для любомудрствующих. А они, вместе с просвещением, несли разрушение древнего этоса, несли моральный релятивизм, несли искусство беспринципного красноречия. На искус, преподносимый ими, среди афинян в то время имелось много заказчиков. Умение говорить красно, убедительно для толпы стало едва ли не важнейшим достоинством государственных деятелей в условиях, когда решение тех или иных дел зависело от произвола люмпенов, составлявших большинство граждан, заполнявших агору.
Люмпенство выражалось не только во внутриполитическом произволе, но и в отношении к иным городам. Высокомерие афинян рождено было непониманием того, что, чрезмерно возвышаясь над своими союзниками, они рубят сук, на котором сидят. Высокомерие появилось, когда отчет о реальном положении дел стал менее значим, чем крайне субъективные интерпретации его, услышанные на народном собрании. Вереница успехов привела к самоуверенности, избавиться от которой уже не давала люмпенская масса. По некоторым подсчетам она составляла около трети всего гражданского населения Афинского государства и к тому же постоянно находилась «под рукой» у городских магистратов, ибо основным ее занятием было не попечение о своем имуществе, а вечная обеспокоенность делами государственными. Пока у рычагов власти в Афинах стоял великий Перикл (443—429 гг. до н.э.), политика еще находилась хоть в каких-то рамках здравости. После его смерти Афины стали подобны упряжке, потерявшей управление. С каждый годом власть над их союзниками оказывалось все более тягостной, требовательной. И те покидали капризного гегемона: не потому, что Афины были демократичны, а потому, что они были тираничны.
Таким образом, Пелопоннесская война — не только соперничество демократического — тиранического, нового — старого. По крайней мере для самих эллинов это было борьбой традиционного принципа автономии и автаркии против мегаполиса, пытавшегося первенствовать в общегреческом масштабе. Мегаполиса, в образе жизни которого слишком много было паразитического.
Когда бы ни родился Ксенофонт, впечатление от вечной настороженности, вызванной военными действиями, не могло не дополняться ощущением политической неустойчивости. «Разброд и шатание» охватили афинское общество уже в начале Пелопоннесской войны. К 425 г. до н.э. демагогическое начало во внутренней политике Афин преобладало настолько, что еще удивительно, как Делосский союз так долго сопротивлялся многочисленным противникам.
На глазах Ксенофонта рушились основы могущества его родного города. Один за другим отпадали союзники, афинский флот терпел поражения на море. Старый враг — персидский царь — выступил на стороне пелопоннесцев. Крушением заканчивались даже такие многообещающие предприятия, как Сицилийская экспедиция (413 г. до н.э.). Но чем больше становилась опасность, тем меньше здравости проявляли сограждане Ксенофонта. В 408 г. до н.э. они вторично изгнали Алкивиада, только что примирившегося с городом, уже одержавшего несколько побед над Спартой. Всего через год приговорили к казни стратегов, добившихся блестящего успеха при Аргинусских островах. Наконец, близ Эгоспотам новые афинские командиры не послушались того же Алкивиада, несмотря на все обиды желавшего им блага, и вслед за этим потеряли последний свой флот. Доведенные до отчаяния голодом, они упустили возможность на получение хоть сколь-либо почетных условий мира. Когда же пелопоннесцы поставили Афины на колени, соотечественники Ксенофонта разрушили в угоду Спарте свою гордость — Длинные Стены. Причем сделали это, украшенные венками, с радостными криками (404 г. до н.э.), словно избавляясь от тяжкой напасти.