Аргос заключил теперь мир и союз со Спартой и порвал свой союз с Афинами; вскоре после этого здесь произведена была реформа государственного устройства в олигархическом духе. Мантинея принуждена была согласиться на тридцатилетний мир со Спартой, отказавшись от всех притязаний на гегемонию в Аркадии. Ахея, в которой до сих пор одна только Пеллена была в союзе со Спартой, теперь вся вступила в Пелопоннесский союз. Элида также заключила мир и отказалась от притязаний на Лепрей, не возобновляя, однако, своего прежнего союза со Спартой. Никогда до сих пор гегемония Спарты в Пелопоннесе не достигала таких размеров.
Таким образом, теперь Афины были изолированы в Греции больше, чем когда-либо; все, чего достигла политика Алкивиада в последние годы, было потеряно. Правда, значительная доля ответственности за это падала на самого Алкивиада; но настоящим виновником всех бед являлся Никий, отказавший союзному Аргосу во всякой деятельной поддержке. Его противники поспешили воспользоваться этим положением дел для своих целей. По предложению Гипербола народ решил весной 417 г. прибегнуть к остракизму. Вождь демоса рассчитывал на то, что эта кара падет на Никия и что последний будет изгнан из Афин на десять лет; но даже если бы эта надежда не оправдалась, самому Гиперболу, по-видимому, нечего было бояться. Ведь ясно было, что приверженцы Никия подадут голоса не против Гипербола, а против Алкивиада — единственного человека, который был действительно опасен для мира и, как думали многие, также для свободы Афин. Действительно, при той нужде в покое, какую чувствовали состоятельные классы, и при все еще безграничном влиянии Никия, можно было с большим вероятием ожидать неблагоприятного решения для Алкивиада. Но последний не имел никакой охоты подвергать себя опасности. Он порвал свою связь с крайней демократией и перешел в лагерь Никия; оба они соединили голоса своих приверженцев против Гипербола. Таким образом, случилось то, чего никто не ожидал; народ признал Гипербола виновным в стремлении к тирании в Афинах и присудил его к изгнанию. Он отправился в Самос, и больше ему уже не суждено было видеть свою родину. Этот случай обратил институт остракизма в посмешище, и хотя формально он не был отменен, но оставался с тех пор лишь мертвой буквой.
Теперь господами положения были Никий и Алкивиад. Непосредственно после остракизма оба были избраны в стратеги и утверждены в должности также на следующий год (416—415). Однако Алкивиад после своего разрыва с крайней демократией занимал по отношению к Никию положение зависимого союзника. Как и следовало ожидать, Афины стали теперь обнаруживать желание остаться с Пелопоннесом в возможно лучших отношениях, к чему побуждало их и общее состояние дел. Впрочем, Спарта не сумела удержать то положение, которое доставила ей победа при Мантинее. Уже в середине лета следующего года (417) демос в Аргосе восстал против олигархического правительства, и так как лакедемоняне медлили с подачей помощи, то была восстановлена демократия, которая тотчас отказалась от союза со Спартой и снова примкнула к Афинам. Правда, лакедемоняне зимним походом помешали попытке соединить Аргос с морем посредством параллельных стен и даже завладели небольшим аргосским городом Гисиями; но это не произвело никакой существенной перемены в политическом положении.