Влияние просвещения и гуманности, проникавших все в более широкие круги, должно было отражаться и в политической области. Контрасты начали сглаживаться; вопрос о том, что лучше: демократия или олигархия, — отошел на второй план. Общественное мнение требовало создания правового государства, из которого был бы устранен всякий произвол.
Ввиду этого государственное право этой эпохи старалось выработать такую конституцию, которая занимала бы середину между демократией и олигархией и таким образом обеспечивала бы обеим частям общества — зажиточным и неимущим — неприкосновенность их интересов. Для этого право голоса в Народном собрании должно быть предоставлено всем гражданам, но для занятия государственных должностей необходимо требовать известных гарантий пригодности, критерием которой при данных условиях мог служить только имущественный ценз. Мы видим здесь тот же политический строй, какой существовал в Афинах в VI веке со времени Солона и еще после Клисфеновой реформы, — с той лишь разницей, что теперь хотели искусственно воскресить то, что тогда было создано естественным развитием. В теории подобная „смешанная конституция", или, как обыкновенно говорили, просто „государственное устройство" (полития), выглядела очень недурно, но прочно она могла держаться лишь там, где сохранилось сильное среднее сословие, которое по количеству не уступало бы пролетариату и владело бы такой большой долею народного богатства, чтобы не только количественно, но и экономически иметь перевес над богатыми; во всех остальных странах этот строй должен был спустя короткое время выродиться либо в демократию, либо в олигархию. Это суждено было испытать уже Ферамену, когда он сделал попытку ввести такую „смешанную конституцию" в Афинах; да и та смешанная конституция, которую ввел Тимолеон в освобожденных им Сиракузах, лишь на малое число лет пережила своего творца.
Более действительным, чем эти попытки реформ, оказывалось влияние общественного мнения на применение существующих правовых норм. Так, Афинское народное собрание после восстановления демократии в 403 г. осуществляло свою судебную компетенцию лишь в исключительных случаях, и политические процессы обыкновенно передавались на рассмотрение суда присяжных; такое беспорядочное судебное разбирательство, какое имело место при осуждении стратегов, одержавших победу у Аргинусских островов, с тех пор более не повторялось. Точно так же со времени изгнания Гипербола в 417 г. остракизм вышел из употребления, хотя закон об остракизме никогда не был отменен. Положение, согласно которому всякое постановление Народного собрания, противоречащее существующему закону, недействительно, было снова подтверждено при восстановлении демократии в 403 г., и — что важнее — оно в общем постоянно соблюдалось на практике. Судебная компетенция, которою до сих пор пользовался Совет при принятии от должностных лиц отчета об их деятельности, была ограничена, и разрешена апелляция на решение Совета к суду присяжных. Этими и другими подобными мероприятиями были предотвращены по крайней мере некоторые из худших зол демократии, но о действительных гарантиях законности при тогдашнем составе судов присяжных все-таки не могло быть речи.
Именно ввиду этого греческие политики того времени не решались приступать к коренной реформе действующего права, как ни была она необходима во многих отношениях. Ибо уважение к законам, жившее в народе, в значительной степени основывалось на их древности и на пиетете, которым пользовались имена их творцов. Поэтому в Афинах не решались отменять законы Дракона и Солона и, самое большее, исправляли их в отдельных пунктах. После падения Четырехсот с этой целью была избрана комиссия; правительство Тридцати пошло дальше по этому пути, стараясь в особенности устранить неясность старых законов более точным изложением их текста. Восстановленная демократия продолжала и довела до конца этот пересмотр. В Сиракузах при Тимолеоне также ограничились только пересмотром старых законов Диокла, с главной целью устранить те выражения, которые стали непонятными; поэтому коринфяне Кефал и Дионисий, которым было поручено это дело, считались не законодателями, а лишь „толкователями законов". Даже вновь основанные города иногда не вырабатывали сами законов для себя, а предпочитали просто заимствовать законы у какой-нибудь другой общины; так, в Фуриях были введены законы Харонда. Естественным результатом всех этих условий было то, что оставались в силе многие законодательные постановления, приуроченные к совершенно иным экономическим и социальным порядкам, так что, например, в эолийской Киме удержался даже институт соприсяжников в уголовном процессе. Правда, это были исключения; но и в Афинах право жалобы в уголовных делах все еще принадлежало исключительно пострадавшему или его родственникам, а тот, кто одерживал верх в гражданском процессе, и теперь должен был сам осуществлять свое право посредством захвата какой-нибудь части имущества своего противника.