Итак, оскорбление герм было, по-видимому, отомщено; оставалось оскорбление мистерий. Между тем и по этому делу явились новые разоблачения; и опять в кощунстве обвиняли Алкивиада. Правда, вполне вероятно, что в основе этих обвинений лежала некоторая доля правды и что Алкивиад во время какой-нибудь попойки устроил у себя пародию на маскарад, который ставился в Элевсине для поучения верующих. Как бы то ни было, его враги поспешили воспользоваться этим поводом, чтобы свергнуть его с того высокого положения, которое он занимал; особенно усердствовал Андрокл из Питфа, один из вождей радикальной партии, бывший в это время членом Совета и пользовавшийся в нем большим влиянием. Дело в том, что крайняя народная партия не могла простить Алкивиаду его измены общему делу, которая два года назад повела к остракизму Гипербола и тем открыла Никию путь к власти. Умеренные также не имели основания особенно симпатизировать человеку, который во всех своих действиях преследовал только свои личные выгоды и всегда был готов вовлечь государство в какую-нибудь новую войну. Таким образом, против Алкивиада соединились люди, принадлежавшие к обеим партиям; обвинение внес сын Кимона Фессал. Постановлением Народного собрания Алкивиад призывался домой, чтобы немедленно дать ответ на суде.
Алкивиад мог бы не подчиниться этому требованию, опираясь на свою популярность в войске; удобным предлогом для этого могло бы послужить предшествовавшее постановление народа об отсрочке процесса до окончания войны. К тому же аттическое правительство было так мало уверено в успехе, что категорически приказало своим послам избегать открытого насилия. Но в решительную минуту у Алкивиада все-таки не хватило духа переступить границы законности; может быть, он рассчитывал на то, что его появления в Афинах будет достаточно, чтобы устранить всякую опасность. Однако, едва лишь он пустился в обратный путь, как положение вещей представилось ему в ином свете; поэтому он в Фуриях скрылся со своего корабля и отправился в добровольное изгнание. Этим он сам произнес приговор над собою, и состоявшийся теперь заочно процесс окончился, естественно, его осуждением. Алкивиад и обвиненные вместе с ним дядя его Аксиох из Скамбонид, двоюродный брат Алкивиад из Фега и земляк Адеймант были приговорены к смерти, память их предана проклятию, имущество конфисковано.
Теперь Никий и Ламах были единственными начальниками афинского флота. Они употребили конец лета на поездку в Сегесту, причем убедились, что с этой стороны нельзя рассчитывать на сколько-нибудь значительную поддержку. Наконец, позднею осенью они высадились у Сиракуз. На равнине, прилегающей к большой гавани, возле храма олимпийского Зевса, они дали битву всему сиракузскому ополчению, которое, несмотря на численный перевес, потерпело полное поражение. Впрочем, эта победа осталась бесплодною, так как, ввиду позднего времени года, Никий решил отложить начало осады до следующей весны. Войско вернулось в Наксос и Катану и расположилось там на зимние квартиры.
Таким образом, афиняне без пользы потеряли половину лета. В течение наступившей зимы они тщетно старались привлечь на свою сторону Мессену. Больше успеха имели они у сикелов, которые в Сиракузах видели своего естественного врага и поэтому охотно помогали афинянам, поскольку их не сдерживали сиракузские гарнизоны. По той же причине на сторону афинян перешли и некоторые тирренские города. Камарина, которую обе стороны старались привлечь к себе, выразила желание сохранить нейтралитет, но затем тайно послала вспомогательный отряд сиракузцам. Акрагант тоже оставался нейтральным; точно так же и Карфаген отклонил попытки афинян к сближению. Однако Афины добились по крайней мере того, что, кроме Селинунта и Гелы, ни один город Сицилии не вступил в открытый союз с Сиракузами.
Весною афиняне, наконец, открыли решительные военные действия против Сиракуз (414 г.). Хотя сиракузцы имели целую зиму, чтобы приготовиться к осаде, однако они и на этот раз были застигнуты врасплох. Афинянам удалось без сопротивления овладеть холмом Эпиполы, возвышающимся в западной части города и господствующим в стратегическом отношении над всею окрестностью; попытка сиракузцев отнять у них эту позицию была отбита с уроном. Теперь афинянам нужно было еще построить вал длиною около 5 км, от гавани Трогил на севере до большой гавани на юге, чтобы отрезать городу сообщение с внутреннею частью острова. Напрасно осажденные старались помешать ходу этих работ вылазками и возведением окопов. Во всех столкновениях одерживали верх афиняне; правда, в одном из этих сражений пал стратег Ламах, энергии которого они главным образом были обязаны своими успехами. Но мужество осажденных было сломлено; афиняне провели свою осадную линию от холма в западной части города до большой гавани, в которую теперь пришел и флот, стоявший до тех пор к северу от Сиракуз, у Фапса. Хотя северная половина осадных сооружений еще не была готова, но окончание их было, по-видимому, лишь вопросом короткого времени, и в Сиракузах уже начали думать о капитуляции.