Но Исократ и теперь не потерял надежды. Чего он тщетно ждал от старых греческих государств, то осуществит, может быть, македонский царь, завоевавший себе в течение немногих лет такое положение, какого не занимал до него ни один греческий государь. Исократ лелеял этот план уже во время войны из-за Амфиполя; он готовил речь, которая должна была убедить афинян в необходимости примириться с македонским царем и в союзе с ним предпринять войну против персов. И вот — раньше, чем Исократ мог надеяться, — был заключен мир; он немедленно отправил к царю открытое послание, где изложил свою политическую программу. Ближайшая задача, говорит он, — водворить мир в Элладе; если Филипп серьезно возьмется за осуществление этой цели, то общественное мнение тотчас станет на его сторону и он во всей Греции займет такое же положение, какое занимают цари в Спарте или он сам по отношению к македонской знати. Затем пусть он ведет силы объединенной нации против Азии. Война с персами не представит затруднений, раз они не будут иметь союзников в Греции, и завоевание всей персидской монархии вполне возможно. Если же этот план окажется неисполнимым, то достославной целью было бы по крайней мере вырвать из рук персидского царя Малую азию и основать здесь ряд колоний, в которых могли бы найти новое отечество все те, кого теперь бедность гонит в наемники; таким образом, эти люди были бы избавлены от нужды и превратились бы в полезных членов общества, тогда как в настоящее время они являются истинным бичом Эллады.
Не звучит ли в этих словах Исократа пророческое предвидение будущего? Правда, объединить Грецию было не так легко, как ему казалось; еще много крови будет пролито, прежде чем удастся сломить сопротивление партикуляризма, и ни Исократ, ни сам Филипп не увидят полного осуществления тех идеалов, которым они посвятили свою жизнь, один как полководец и политик, другой как оратор и публицист. Роль, которую Исократ, простой афинский интеллектуал, играл рядом с могущественным царем, была с внешней стороны, разумеется, очень скромна; но это не умаляет в наших глазах значения его деятельности для торжества той идеи, которой они оба служили. В то время риторика была в Греции крупной силой, и Исократ был самым прославленным из преподавателей риторики. Его произведения читались от одного конца греческого мира до другого; а к влиянию литературному присоединялось еще личное влияние на целый ряд даровитейших юношей, которые отовсюду стекались в Афины к стопам знаменитого учителя и которые позднее сделались духовными вождями нации. Голос такого человека влиял на общественное мнение, как ничей другой, и если Филиппу удалось объединить Элладу, если Александр смог открыть далекую Азию для греческой культуры и греческой предприимчивости, то это в значительной степени было заслугой Исократа, который проторил им путь совершенно так же, как деятели 1848 г. подготовили почву для объединения Германии.
Но пока внимание Филиппа II было поглощено более неотложными задачами. В Македонии надо было после долгой войны многое привести в порядок; прежде всего опять необходимо было усмирить соседние варварские племена на западе и севере, иллирийцев и дарданов. Для защиты пограничных областей были основаны колонии; энергично продолжалась постройка флота, начатая еще во время войны. Благодаря блестящему политическому положению, которое Филипп своими победами доставил Македонии, она начала теперь развиваться и в экономическом отношении, и доходы царской казны достигли небывалой высоты.
Еще более дела предстояло в Фессалии. Полномочие, которым Филиппу вручено было верховное начальство против Фокиды, с окончанием Священной войны утратило законную силу; теперь победитель был избран пожизненным архонтом Фессалийского союза, что обеспечивало ему руководящее влияние во внутренних делах. Сторонники Филиппа в качестве „тетрархов" стали во главе четырех провинций страны, внутренние споры в отдельных городах решались отныне царскими указами, доходы и военные силы союза находились в распоряжении Филиппа; в Феры, где еще живы были воспоминания о блеске эпохи тиранов, был поставлен царский гарнизон. Правда, несмотря на все это, Филипп отнюдь не был в Фессалии неограниченным властелином или даже только верховным правителем, каким он был в Македонии; во всех важных правительственных действиях он зависел от согласия Союзного собрания, которому принадлежало и право войны и мира. Притом, звание архонта не было наследственным: по смерти архонта преемник ему каждый раз избирался Фессалийским союзным собранием. Правда, фактически верховная власть над Фессалией отныне и до битвы при Киноскефалах оставалась соединенной с македонской короной; но, по крайней мере формально, македонские цари всегда соблюдали конституционные права страны, хотя в действительности воля царя мало-помалу приобрела в Фессалии такое же безусловное значение, как в самой Македонии.