Филипп также готов был войти в соглашение с афинянами. Он не имел никакой охоты испытать под Афинами то же, что испытал перед Византией, а главное — он хорошо понимал, что продолжение войны неминуемо приведет Афины в объятия персидского царя. И вот сам победитель тотчас после сражения протянул побежденному руку для мира.
Среди взятых в плен при Херонее находился один выдающийся афинский политический деятель, Демад, сын Демея из Пеании. Происходя из низшего класса, он в молодости не имел случая приобрести риторическое и философское образование; всеми своими успехами на политическом поприще он был обязан своему незаурядному прирожденному дару красноречия и школе Народного собрания. В этой школе он сделался реалистом; он знал своих сограждан насквозь и потому не заблуждался насчет того, что время крупной политики прошло для Афин. Как раз такой человек был теперь нужен царю; по поручению последнего Демад отправился в Афины, чтобы начать переговоры.
При том настроении, которое теперь, после избрания Фокиона, господствовало в городе, Афины охотно приняли предложения Филиппа; виднейшие члены партии мира, Фокион, Эсхин и сам Демад, были отправлены послами к царю. И действительно, вскоре состоялось соглашение. Афины сохранили полную самостоятельность и всю свою территорию, включая внешние владения; только фракийский Херсонес они должны были уступить Македонии, взамен чего получали обратно Ороп. Правда, морской союз должен был быть расторгнут и Афины должны были вступить в общий эллинский союз, который Филипп имел в виду организовать. Зато царь обещал не переходить со своим войском аттической границы и тотчас после принятия мира народом без выкупа отпустить на свободу херонейских пленников.
На такие выгодные условия никто в Афинах не смел надеяться, и они действительно были беспрекословно утверждены Народным собранием. После этого Филипп отослал военнопленных и приказал своему сыну Александру и двум своим славнейшим генералам, Антипатру и Алкимаху, перевезти в Афины останки павших при Херонее. В благодарность за это афиняне воздвигли царю статую на рынке и даровали ему и Александру свое право гражданства, а обоим остальным послам — сверх того еще и проксению, которую царю и наследнику престола было бы неприлично предложить. Установление дружеских отношений между Афинами и Филиппом, к чему последний так давно стремился, казалось наконец достигнутым.
Теперь, разумеется, и второстепенные государства поспешили заключить мир с победителем. В Халкиду, Амбракию и Акрокоринф вступили македонские гарнизоны; в прочем же царь постарался избегнуть ненужной жестокости и даже разрешил фокейцам восстановить их города, разрушенные после Священной войны. Только Спарта отказалась вступить в эллинский союз и обязаться военной помощью Филиппу. Поэтому царь вступил в Лаконию и опустошил всю долину Эврота до Гифея, которая со времени Эпаминонда ни разу не видела врага. Спартанцы были слишком слабы, чтобы решиться на открытое сражение для защиты своей страны; но они и теперь отвергали всякую мысль о подчинении. Царь оставил их в покое; он не хотел разрушить славный издревле город и, вероятно, считал выгодным для себя, чтобы соседние со Спартою пелопоннесские государства и впредь видели свою единственную опору в Македонии. Зато он отнял у спартанцев все пограничные земли, которые они в прежние времена отвоевали у своих соседей. Аргос получил Кинурию и вообще все прибрежье своего залива да Заракса; Мессения получила Денфелиатиду на западном склоне Тайгета; Тегея и Мегалополь — Скиритиду и устья Эврота. Владения Спарты были ограничены собственно Лаконией, областью между Тайгетом и Парноном. Правда, она никогда не признала эти мероприятия Филиппа законными и при всяком удобном случае пыталась вооруженной силой вернуть себе утраченные округа; но если эти попытки иногда и увенчивались успехом, в общем пограничные линии, установленные Филиппом, оставались с тех пор без перемен.