Так изменилось положение дел, с тех пор как Алкивиад, менее чем год назад, отплыл для покорения Ионии. Но в Афинах понимали, что необходимо употребить все средства, чтобы предотвратить грозящий удар. Все суда, какие нашлись в арсенале, были приведены в исправность, и созваны все годные к военной службе жители Аттики; метекам были обещаны права гражданства, рабам — свобода. Для покрытия расходов расплавили почти все золотые и серебряные жертвенные дары, какие еще оставались в храмах на Акрополе. Таким образом, снарядили 110 триер; Самос выставил 10 кораблей, из всех частей Эгейского моря созваны были рассеянные там эскадры. По истечении месяца оказалось возможным отправить 150 триер для освобождения Митилены. Узнав об этом, Калликратид разделил свой флот, который между тем возрос до ста семидесяти триер; 50 кораблей он оставил у Митилены, а сам со ста двадцатью кораблями двинулся навстречу неприятелю. При Аргинусских островах, у южного входа в Лесбосский пролив, произошло морское сражение, величайшее из всех, бывших ранее в течение этой войны, и афиняне еще раз одержали победу. Калликратид пал, 70 его кораблей были потоплены или взяты в плен, остальные спаслись в Хиос и Фокею. Если бы афинские полководцы энергично воспользовались своей победой, они могли бы уничтожить и ту эскадру, которая блокировала Митилену. Но вместо того, чтобы действовать, они держали военный совет; между тем поднялся сильный северный ветер, который не только сделал невозможным переход в Митилену, но помешал афинянам даже спасти экипажи своих собственных разбитых бурею кораблей. Благодаря этому пелопоннесцам удалось посадить на корабли свои сухопутные войска, погрузить припасы и перевести свою эскадру в Хиос (осень 406 г.).
Но успехи, достигнутые афинянами, все-таки были очень значительны; Конон был спасен, перевес Афин на море восстановлен. Правда, победа была куплена дорогою ценой; погибло 25 триер почти со всем экипажем, и эти потери были тем более чувствительны, что экипаж на этот раз состоял не из наемных моряков, как бывало прежде, а большею частью из афинских граждан. Скоро распространился слух, что моряки, удержавшиеся на обломках потерпевших крушение кораблей, могли бы быть спасены, если бы стратеги не бросили их на произвол судьбы. Вследствие этого военачальники были отрешены от должности и вызваны в Афины для объяснений. Они попытались свалить ответственность на триерархов, которым они поручили спасение потерпевших кораблекрушение, — между прочим, на Фрасибула и Ферамена; но этим они только ухудшили свое положение, потому что теперь Ферамен и его товарищи ради собственного спасения принуждены были выступить с обвинением против стратегов. Они без труда сумели доказать, что приказ о спасении потерпевших кораблекрушение был получен ими лишь тогда, когда разыгравшаяся буря сделала невозможной какую бы то ни было попытку к спасению, и, таким образом, в свою очередь свалили ответственность с себя на стратегов. Озлобление народа против последних росло с каждым часом; решено было не передавать их дела суду, а рассмотреть его в самом Народном собрании. После двух бурных заседаний произнесен был приговор, против обыкновения — не о каждом обвиняемом в отдельности, а обо всех вместе; они были приговорены к смерти и конфискации имущества. Из восьми стратегов, командовавших флотом при Аргинусских островах, двое, Протомах и Аристоген, сознавая грозящую им опасность, не решились даже явиться на суд народный; остальные шесть были казнены. Это были: Перикл, сын великого Перикла и Аспасии, Фрасилл, один из вождей демократического восстания на Самосе, затем Диомедонт, Лисий, Эрасинид и Аристократ, — все убежденные демократы и заслуженные офицеры, которые после блестящей победы, только что спасшей владычество Афин, могли, конечно, рассчитывать на более мягкий приговор, даже если они действительно не сделали всего возможного для спасения своих погибавших солдат. Так взглянул на дело Сократ, заседавший в рядах пританов во время рокового голосования; к тому же убеждению скоро пришло и общественное мнение Афин. Осуждение полководцев возбужденной чернью психологически можно понять, а, следовательно, и простить; но оно остается позором для Афин или, вернее, для того государственного строя, при котором были возможны такие явления.