славился тем, что с замечательной верностью передавал дух учителя. В диалогах Платона Сократу также принадлежит главная роль; но здесь он выражает уже не свои собственные воззрения, а воззрения своего ученика, скрывающего свое лицо под маской учителя.
Эти и подобные им сочинения вскоре распространили сократовское учение далеко за пределы того тесного кружка, с которым Сократ соприкасался лично, — хотя он сам ограничивался исключительно устными беседами и не оставил после себя ни одной строки. Такое же значение имела преподавательская деятельность его учеников, которые теперь большею частью покинули Афины и начали сами основывать школы в разных частях эллинского мира. То, что преподавалось в этих школах, имело часто мало общего с сократовским учением, но все-таки в значительной степени зависело от него. Дальнейшее развитие философии в течение следующего полустолетия сосредоточивалось почти исключительно в этих школах, и, таким образом, ни один греческий мыслитель не оказал столь глубокого влияния на потомство, как Сократ.
Только один из учеников Сократа сумел далее развить в его духе и углубить его учение, — именно, афинянин Платон (427—347 гг.). Он происходил из знатной и богатой семьи, в юности занимался поэзией и всю свою жизнь оставался больше поэтом, чем мыслителем. В область философии он был введен последователем Гераклита Кратилом, но вскоре примкнул к Сократу, восторженным поклонником которого оставался до его смерти и память которого свято хранил всю жизнь. Для него, как и для его учителя, вера стояла выше знания; и он был убежден, что существование такого художественного произведения, как мир, заставляет предполагать и существование художника, создавшего его. Но в то время как Сократ ограничился этим и оставил без ответа, как неразрешимый для человека, вопрос о том, что ожидает нас после смерти, — Платон не удовлетворился смиренным отречением; если вначале он и в этом пункте следовал учению Сократа, то вскоре он принял орфическо-пифагорейское учение о бессмертии души вместе со всеми его выводами, как предбытие, грехопадение, переселение душ, возмездие в загробной жизни и возможность окончательного освобождения. Он старался, конечно, найти доказательства для своей веры. Он говорил: только одушевленные тела одарены способностью к самостоятельному движению; следовательно, душа должна быть причиною движения тела, и потому сама она может быть представлена только движущеюся, т.е. живою; следовательно, она бессмертна. Далее, душа неделима и потому вечна. Наконец, исследование за пределами непосредственно доступного для наблюдения возможно только потому, что мы в состоянии припомнить представления, полученные нами в какой-то предшествовавшей жизни. Как слабы все эти доводы, ясно само собой; но именно их недостаточность показывает нам, что Платон не мог этим путем прийти к своему учению о бессмертии, — что его цель заключалась только в том, чтобы научно оправдать уже прочно установленное верование.
Благодаря этому этика Платона получила, конечно, иное содержание, чем этика Сократа. Правда, и Платон убежден в том, что только добродетель может приводить к блаженству и что необходимым условием для добродетельной жизни является знание того, что хорошо. Но в то время, как Сократ думал только о здешнем мире, для Платона истинное блаженство лежит лишь за пределами жизни. Наша задача здесь, на земле, заключается в освобождении души от тех страстей, которыми она обременена благодаря ее соединению с телом, в очищении ее от примесей чувственности и в подготовлении ее к освобождению из круговорота возрождений, дабы она некогда была признана достойной возвратиться на свою божественную родину.
Еще и в другом направлении Платон пошел дальше своего учителя. Сократ интересовался только этикой; о физическом мире, говорил он, все равно ничего нельзя узнать, да это знание и не дало бы нам ничего. Платон вполне разделяет это пренебрежение к физическому миру; но он не хотел успокоиться на простом неведении и стремился к познанию первоначальных причин существующего. Уже Гераклит учил, что в чувственно-познаваемом мире существует лишь беспрерывная смена явлений, следовательно, бытия нет; отсюда Платон заключает, что истинное бытие следует искать в другом, сверхчувственном мире. В греческой философии уже давно было установлено, что только мышление может вести к истинному познанию; именно из этого положения исходил Сократ, когда старался достигнуть действительного знания посредством точного определения понятий. Прямым выводом из этого взгляда была мысль Платона, что в понятиях заключается самая сущность вещей. Отвлеченные понятия сгущаются у него в самостоятельные сущности, в „идеи" (ίδέαι, είδη), как он их называл. Они вечны и неизменны, они лишены всяких чувственных свойств; но все, что существует в нашем земном мире, есть лишь отражение этих идей. Итак, существует столько идей, сколько мы имеем родовых понятий: идеи волос и грязи, стола и постели, большой и малой величины, сходства и различия, негодности и даже небытия. Эти идеи, как и соответствующие им предметы и понятия, не все имеют одинаковую ценность; наоборот, они составляют ряд последовательных ступеней, и на вершине этой лестницы стоит высшая идея — идея добра, сливающаяся для Платона с Божеством.