Прежде чем обратиться к этим фактам, необходимо сделать два предварительных замечания. Первое из них относится к кругу используемого материала. Следует сказать, что предметы иноземного происхождения в археологических собраниях местных музеев и в старых частных коллекциях часто приписываются данной местности без достаточного основания. Очень легко на основании таких предметов сделать ошибочные заключения о существовании меновых или торговых связей между двумя территориями в далеком прошлом, тогда как появление соответствующей вещи в данной местности может относиться к нашим дням. Поэтому в дальнейшем мы ограничим круг разбираемых фактов только наиболее достоверными находками, отмечая в сомнительных случаях степень их достоверности.
Второе замечание относится к самому построению работы. Мы будем стремиться отдельные свидетельства, говорящие о межплеменных сношениях, обмене, торговле и войнах, показать на фоне общего исторического процесса, протекавшего в причерноморских степях, так как только в этом случае будет понятно, почему эти сношения в конечном итоге привели к колонизации побережья греками, притом в совершенно определенный момент этого процесса.
Обратимся к фактам, учитывая, что при недостаточной археологической изученности нашего юга этих фактов в нашем распоряжении пока еще очень немного.
II. Сношения северного Причерноморья с югом в III и вначале II тысячелетия до х. э
Предпосылки для возникновения и роста постоянно действующего межплеменного обмена окончательно складываются с переходом первобытных племен на среднюю ступень варварства. Этот переход связан с развитием земледелия и скотоводства, с последующим затем первым великим общественным разделением труда, вызванным выделением скотоводческих племен из общей массы варваров.
На интересующей нас территории северного Причерноморья эти предпосылки возникают с образованием поздненеолитической Трипольской культуры, находящейся на грани средней ступени варварства и в своем развитии охватывающей, грубо говоря, почти все III тысячелетие до х. э. Территориально Трипольская культура распространялась в пределах всей правобережной Украины до бассейна Тетерева и района Житомира на севере, до Тарнопольской, Станиславской и Черновицкой областей на северо-западе и в пределах румынской Молдавии на юго-западе.
Племена Трипольской культуры вели земледельческое и скотоводческое хозяйство, удовлетворяя в основном все свои потребности собственным производством, однако определенное место занимают и меновые сношения с соседними племенами. Следы этого обмена мы можем уловить, например, в проникновении на территорию Трипольской культуры, не располагающую местными рудными ресурсами, первых металлических изделий из меди, главным образом массивных топориков, воспроизводящих форму плоских каменных топоров. Можно более или менее уверенно говорить о происхождении этих древнейших на Украине металлических изделий из района семиградских медных месторождений, где существовала родственная Трипольской культура.
На позднем этапе Трипольской культуры, в южной части ее территории, выделяется культура так называемого усатовского типа. Здесь в Причерноморском районе, примерно в начале II тысячелетия до х. э., мы сейчас можем проследить появление металлических изделий иных типов и иного происхождения. Представлены они целой серией кинжалов, плоских топориков, долот, острий из меди и серебряным височным колечком, найденными в курганных погребениях в Усатове около Одессы[17]. Кроме того, несколько аналогичных предметов обнаружено в разных местах на Херсонщине[18]. При очень слабой изученности памятников этого времени на Балканском полуострове и в Малой Азии пока трудно определить их происхождение. Однако то обстоятельство, что они рядом черт отличаются от изделий семиградских и северокавказских, с одной стороны, а с другой — имеют сходство с находками на эгейских островах, позволяет относить их к южным металлургическим очагам, скорее всего к западной части Малой Азии. В этом же направлении ведет нас найденный на Усатовском поселении кусок сурьмяной руды (антимонита) малоазийского происхождения[19]. Если и можно допустить изготовление этих изделий, или части их, на месте, о чем, по-видимому, свидетельствует найденный на том же поселении тигелек со шлаками, то самые типы вещей, несомненно, являются импортными с юга.
Разумеется, нет оснований говорить о прямых морских сношениях между этими областями; скорее всего мы должны предположить возникновение соседского межплеменного обмена, действующего от племени к племени, но в известной мере, вероятно, уже использующего каботажные морские пути.
Племена приазовских степей, обитавшие к востоку от «трипольской» территории, в своем культурном развитии отставали от трипольцев; в течение III тысячелетия до x. э., здесь, на востоке, не улавливается следов подобного обмена. В последующее время эти племена в большей степени ориентируют свои меновые связи на юго-восток, в сторону Кавказа, чем на юго-запад, в сторону Балкан и Эгейского мира.
Что касается Северного Кавказа, то мы пока еще очень плохо знаем историю его культуры в течение III тысячелетия до x. э. Только к концу этого периода можно относить богатую и относительно развитую культуру, блестяще представленную в Прикубанье известным Майкопским курганом и целым рядом других погребений и находок так (называемой ранне-кубанской группы[20]. Все те внешние связи, которые можно бесспорным образом установить в этой группе, ведут на юг и юго-восток, в Иран (цветной камень: бирюза, ляпис-лазурь и, невидимому, сердолик) и во внутренние области Малой Азии (бусы из морской пенки)[21]. Вопрос о происхождении металла наиболее ранних погребений этой группы, в том числе Майкопского кургана и Старомышастовского клада (медь, золото, серебро), окончательно сможет быть разрешен после более полного выявления одновременной культуры Закавказья, пока еще почти не известной. В более поздних погребениях этой же группы (курганы Новосвободной — б. Царской — станицы и др.) медные изделия уже, несомненно, местного происхождения. Попытки усмотреть влияние Эгейской культуры или прямой импорт из ее области в большом кинжале Майкопского кургана, как уже упомянуто, не обоснованы. Может быть в дальнейшем, по мере исследования Малой Азии, мы найдем там общие прототипы и эгейских и кавказских форм.
Таким образом, мы можем подвести первый итог, установив, что в конце III и начале II тысячелетия до х. э. отчетливо прослеживается наличие меновых сношений населения северного Причерноморья с южными странами. Сношения эти у племен Усатовской культуры в конечном счете вели на юго-запад, в западную Малую Азию и Эгейский бассейн, тогда как у племен Прикубанья они шли в сторону Ирана и внутренней Малой Азии.
Следовательно, в это время мы можем наметить два пути южных связей северного Причерноморья: путь юго-западный или эгейский, проходящий по побережью Черного моря и пользующийся, возможно, уже и каботажным мореплаванием, и путь юго-восточный или переднеазиатский, по всем признакам сухопутный, ведущий в Закавказье и далее на юг.
III. Сношения северного Причерноморья с югом во II тысячелетии до х. э
Второе тысячелетие до х. э. явилось временем дальнейшего развития племен северного Причерноморья, находившихся на средней ступени варварства, в условиях культуры медно-бронзового периода. Племена эти вели земледельческое и скотоводческое хозяйство, причем соотношение этих двух основных отраслей производства было различным в различных районах. Так, во всей правобережной Украине и в предгорной зоне северного Кавказа земледелие играло значительную роль, тогда как в степях левобережной Украины и Предкавказья постепенно все более возрастал удельный вес скотоводства. Что касается внешних сношений варварских племен северного Причерноморья, то мы не замечаем никаких признаков значительных миграционных передвижений, будь то извне в занимающую нас область, или же из ее пределов в соседние страны, в том числе и на юг. Насколько нам сейчас ясны внутренние процессы развития этих племен — для возникновения таких передвижений и не было никаких причин. Таким образом, II тысячелетие до х. э. в общих чертах являлось периодом спокойного постепенного развития культуры. Внешние сношения в этих условиях выражались в формах межплеменного обмена, притом касавшегося, как и в предшествующее время, главным образом готовых изделий из металла, отчасти из камня, спрос на которые естественно возникал в районах, не располагавших соответствующим местным сырьем.
17
17 Металлические изделия из Усатова приготовляются к изданию Е. Ф. Лагодовской. Пока см.: В. И. Селинов и Е. Ф. Лагодовская, Раскопки Одесского ист. — археол. музея под Одессой в 1936 г., Советская Археология, V, 1940, стр. 256 слл.; О. Лагодовська, Проблеми Усатовськоі культури, Інститут історії і археології Украіни, Наукові записки, І, 1943, стр. 53 слл.
18
18 Частично приведены у А. М. Tallgren. Studies on the Pontic Bronze Age, ESA, XI, 1937, стр. Ill, рис. 4: 1 и 3; его же, Etudes sur le Caucase du Nord, ESA, IV, 1929, стр. 36, рис. 31–32.
19
19 Б. Калустов. Данные анализы некоторых находок из Усатовских раскопок 1921. Вісник Од. Ком. Краєзнавства, 2–3, 1925, стр. 66–67.
20
20 Попытка Б. Е. Деген-Ковалевского отнести всю эту группу к значительно более позднему времени около конца II и начала I тысячелетий до x. э. (Проблема датировки больших кубанских курганов. Краткие сообщения ИИМК, II, 1939 г., стр. 14–17), на мой взгляд, не выдерживает критики Разбору этого важнейшего вопроса необходимо, однако, посвятить специальное исследование с приведением полной аргументации, что не может быть выполнено в рамках настоящей работы.
21
21 А. А. Иессен, К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе, ИГАИМК, 1935, вып. 120, стр. 81–82; его же, Древнейшая металлургия Кавказа и ее роль в Передней Азии, III Межд. конгресс по Иранскому иск. и арх. Доклады, М.—Л., 1939, стр. 94.