«Страшные истории» про мужчин — это отдельный жанр. При раздельном воспитании мальчиков и девочек и при четком разграничении девичьего статуса и поведения и статуса женского таких опасений, естественно, больше. Они характерны для более традиционных культур. В свое время, лет в тринадцать, мне посчастливилось отдыхать в пионерском лагере в Дагестане, в городе Дербенте[63]. Несмотря на общее советское детство, эмоциональный накал отношений между мужской и женской взрослой частью лагеря был весьма ощутимым и каким-то иным, нежели в обычных пионерских лагерях средней полосы России. Ощущалось не только личностное или полоролевое различие мальчиков и девочек и, соответственно, притяжение друг к другу, а еще и некая исключительность, важность, серьезность таких контактов в принципе.
Тогда же в Дербенте, в 1987 году, среди вожатых и пионерок ходили слухи об изнасилованиях и убийствах девочек, которые уходили из лагеря в город пешком, а потом их тела находили в виноградниках. Какое-то время мы все (девочки двух старших отрядов), опасаясь нападения неизвестных мужчин, ночевали в одном корпусе, сдвинув кровати, причем не по собственной инициативе, а по указанию сверху. Что из этого было правдой — для меня до сих пор загадка.
В школьные годы у меня была подруга-индианка Арчана. На лето она ездила к себе домой, в город Нинетал, на севере Индии, а, возвращаясь, рассказывала местные истории. Помню одну из «страшных женских историй» о мужских юношеских компаниях, «братствах», — как девушке забинтовали (именно так, странно, да?) все лицо, и ее, не узнав, изнасиловал брат. Это все было подстроено его коварными дружками. (При этом ужас ситуации здесь почему-то больше прочитывался в инцесте, нежели в насилии.) Думается мне теперь, что это была «мифическая», фольклорная история, а не реальность. Впрочем, и тогда она была рассказана скорее как «ужастик».
Кстати, классическая «страшная история» о мужчине — это «Жених» А.С. Пушкина. Помню, как в детстве (я научилась читать до школы, и сборник стихов Пушкина оказался одной из первых моих книг[64]) он меня завораживал. Толком было непонятно, что происходит и что же было на самом деле:
Три дня купеческая дочь
Наташа пропадала,
Она на двор на третью ночь
Без памяти вбежала.
С вопросами отец и мать
К Наташе стали приступать.
Наташа их не слышит,
Дрожит и еле дышит.
Разумеется, она повстречалась с каким-то ужасным мужчиной. Затем приезжает жених, богатый, красивый и молодой. Наташу, без ее воли (вот она, вечная тема, потеря девичьей воли[65]) выдают замуж. И лишь на свадьбе она, будто бы рассказывая сон (вновь тема иного мира, где владычествует Персефона) разоблачает своего суженого как разбойника и убийцу. И, кстати, только теперь я, наконец, догадалась, что та девица, чью правую руку — с кольцом на пальце — отрубил злодей, была его женой (или и сестрой, и женой). Сонный кошмар сменяется жизненными ужасами, и все это перемешивается в фантазиях юной девушки. Но в этом произведении (в отличие от множества реальных историй) родители доверяют своей дочери, верят ее рассказу и хватают преступника.
Лет в пять-семь такие истории могут еще не восприниматься как страшные — скорее, как непонятные. А вот лет в девять-десять хрестоматийные романтические сюжеты воспринимаются уже по-особому. Помню большой семейный поход (три поколения нашей сборной семьи[66]) на фильм «Тэсс» (по «Тэсс из рода д'Эрбервилей» Т. Харди). Думаю, что фильм был выбран совершенно случайно, но такая соборность придала величие моменту. Что и говорить, ужасная история. Негодяй-соблазнитель, воспользовавшийся моментом, затем любимый мужчина, использовавший бедную девушку, невозможность устоять... в общем, набор того, с чем непонятно как справиться[67].
Восприимчивость
Девушки в возрасте Коры и женщины, в которых силен этот архетип, часто приходят к тем или иным выводам или делают свой выбор, руководствуясь не очень понятными окружающим внутренними мотивами. Они чувствительны и восприимчивы, ощущают чужое настроение и эмоции, чутко относятся к своему окружению — месту, предметам, растениям, близким людям.