С этого момента квест Психеи оказывается метафорой некоего мистического пути. Вспоминается тут и карта Таро «Башня» (колоды, которая, впрочем, еще не была придумана — так что это уже современные ассоциации, но почему-то очень настойчивые), и ряд особых запретов и предупреждений, отличных от тех, которым обычно учат девочек для жизни, и, наконец, сам смысл схождения в Аид с какой-то целью и возвращения обратно.
Апулей, как мы знаем, был знаком с античными мистериями и даже был теургом (магом). Мы видим, что четвертое задание Психеи наполнено «смыслом, понятным только посвященным» (определенно, и унылый погонщик ослов, и три ткачихи — похоже, что богини судьбы, — и мертвец в воде, и сам Харон, и Цербер обозначают что-то конкретное), к которым мы, к сожалению, не относимся. Все, что мы можем сделать на сегодняшний момент, — это воспринять смысл достаточно буквально: Психее было велено отвечать «нет» на любые просьбы и беречь свои ресурсы, используя их строго по назначению. Комментаторы Апулея видят в этом аллегорию странствий души в земном существовании.
Джин Ш. Болен говорит о необходимости женщинам научиться слову «Нет», и эта простая трактовка вполне работает на мифодрамах. Роберт А. Джонсон, что примечательно, ошибается, когда пишет, что Психея все же помогает погонщику ослов:
«Несколько сучьев упало на землю, и Психея, будучи вежливой и доброй девушкой, подобрала их и вернула хромоногому старику, несмотря на то, что ей было запрещено это делать, чтобы не тратить свою энергию, сохранив ее для будущих тяжелых испытаний»[123].
Напротив, у Апулея недвусмысленно:
«Психея, не мешкая, направляется к Тенару, взяв, как положено, монеты и лепешки, спускается по загробному пути, затем, молча пройдя мимо убогого погонщика ослов, дав монету перевозчику за переправу, оставив без внимания просьбы выплывшего покойника, пренебрегши коварными мольбами ткачих и успокоив страшную ярость пса лепешкой, проникает в чертоги Прозерпины».
Ошибка Джонсона (или фантазия переводчика?) интересна: «хорошая девочка» должна оставаться таковой при любых обстоятельствах. Еще одна из странностей пересказа апулеевского сюжета Джонсоном — постоянное упоминание того, что Персефона была «вечной девственницей», в то время как она делила ложе с Аидом, а также была возлюбленной Адониса и Диониса. Но в целом Джонсон идет в интерпретации дальше, чем Джин Болен:
«Находясь на пути к богине подземного царства, женщина должна сохранить весь ресурс, не растрачивая его на достижение менее значимых целей».
Он также уделяет особое внимание символу Башни как рукотворному, созданному человеком ресурсу, обозначая ее, впрочем, как «культурный аспект нашей цивилизации», с одной стороны, и как «то, что видели в своих видениях другие великие и святые женщины прошлого» — с другой. Подобная трактовка кажется нам недостаточно ясно изложенной, хотя и, безусловно, близкой. Башня в мистическом испытании — это и одиночество, и возвышение духа. Этот символ действительно может быть близок женщинам, посвятившим себя некоему Пути, будь они монахинями, мистиками или оккультистками. Башня для такой женщины — это то, что создает, кирпичик за кирпичиком, она сама. То, что отделяет ее от окружающего мира, но и дает возможность видеть дальше. Это образ, близкий Коре-Персефоне. Для Коры и Безымянной Жертвы это башня Рапунцели, которая ожидает принца и освободителя. Для Персефоны — уже ее собственная Башня Волшебницы (которая может стать еще более крепкой тюрьмой, но сейчас речь не об этом).
Психея нарушает запрет и решает воспользоваться мазью красоты, ей так хочется понравиться своему возлюбленному... Но когда она открывает коробочку, из нее вылетает лишь смертный сон. Психея засыпает. (Вспомним давнее соперничество Персефоны и Афродиты из-за Адониса: уж не собиралась ли царица Подземного мира отомстить «подружке»?) Это пробуждает ее возлюбленного Купидона (Эрота). Он летит к Психее и пробуждает ее уколом своей стрелы. Этот поворот сюжета мы можем интерпретировать как погруженность женщины с сильным ролевым архетипом Коры-Персефоны в свой внутренний мир, в фантазии и иллюзии, мистическое восприятие жизни и некую потусторонность. Любовь, посланная Эротом, — или же ее развитый, созревший к тому времени Анимус (Логос) — может пробудить ее к жизни.