Наиболее, на мой взгляд, высокопрофессиональный в наши дни в России исследователь раннего гностического христианства, петербургский ученый-коптолог и переводчик Дмитрий Алексеев несколько лет назад в частной беседе со мной дал понять, что Маркион, скорее всего, банально не любил этот евангельский текст, поскольку оный со своей теологической многосоставностью не вписывался в его поверхностные представления о двух богах – добром, «христианском» и злом, «библейском». Алексеев считает подобные представления Маркиона, изложенные последним в его кратких «Антитезах» (единственном собственном труде Маркиона, также дошедшем до нас в чужом изложении), шаблонными и не отражающими подлинного гностического дискурса (каковой он уже сейчас попытался предельно точно описать в своем «Определении гностицизма», но к нему мы обратимся чуть позже).
Мне же представляется, что отсутствие у Маркиона интереса к «пиару» и распространению будущего «четвертого евангелия» Нового Завета вызвано не идейными причинами, а как раз тем, что в этом не было смысла – в его годы оно и так имело хождение в своем подлинном виде (кроме того, именно понимание Маркионом того факта, что Иоанн – явный и более поздний, по сравнению хотя бы с Корпусом Павла, псевдоэпиграф, также могло сыграть свою роль). В отличие от целой группы (а именно, десяти) посланий апостола Павла, объединенных в книгу «Апостоликон», которые Маркион в 142 г. привез с собой в Рим именно потому, что до него дошли слухи о том, что римская община использует подложные версии известных посланий Павла (при этом совершенно необязательно, что римские пресвитеры распространяли среди паствы именно те версии 10 из 14 посланий, которые позже и попали в Новый Завет). Вся эта просветительская миссия кончилась для Маркиона относительно плачевно: одни «еретики» (то есть римские монархиане, считавшие, что библейский Яхве и Иисус – одно и то же лицо; кстати, уже поэтому Евангелия от Матфея или Луки с их рассказами про Марию и Иосифа не могли иметь там широкого хождения «в противовес маркионитскому евангелию») прогнали из города другого «еретика», то есть Маркиона, который утверждал, что Яхве, с которым они отождествляют Иисуса, является, простите, дьяволом (позже в гностическом мифе ставшим «Иалдабаофом»).
Любопытно, что, по свидетельству арабских исламских авторов, ссылки на которых приводит другой выдающийся российский исследователь гностицизма А.Л. Хосроев в своей книге «История манихейства. Пролегомены» (2007 г.), в той же Сирии т.н. «маркионитские» общины (то есть, заметим, общины, пользовавшиеся первоначальными версиями Евангелия и посланий Павла) просуществовали аж до Х века, когда все прочие в той или иной степени «гностические» общины и даже умонастроения на Ближнем Востоке давным-давно приказали долго жить. Однако в той же книге (стр. 118) Хосроев отмечает, что манихейские авторы при этом (кстати, отстаивая в полемике с воцерковленными христианами свою позицию о том, что в Новый Завет попали вовсе не оригинальные версии Благовестия) никак не упоминают Маркиона. На мой взгляд, это также не удивительно, поскольку манихеи по умолчанию понимали, кто именно донес до христиан подлинные тексты. Донес, но при этом вовсе не был их автором (в противном случае его бы как раз упоминали, и весьма часто).
Прежде, чем разобраться в сути того, чем же тексты, сохраненные и распространенные «гностиком» Маркионом среди римлян, отличаются от их новозаветных версий, следует, конечно, договориться о терминах. А именно – о том, что же такое вообще гностицизм. Договорившись о них, мы увидим, в частности, что Маркион был невольным прародителем всех более поздних гностических течений в христианстве2, но сам он в строгом смысле слова гностиком не был (ибо видел в т.н. «ветхозаветной» части Библии присутствие только лишь «злого» бога, о чем – чуть ниже). В этой связи, кстати, неудивительно, что наиболее проницательный из историков христианской теологии, немецкий протестантский ученый Адольф фон Гарнак (1851–1930), в своем фундаментальном труде «История догматов» (изданном и по-русски) четко разделил главы о гностиках как таковых и о Маркионе (Главы V и VI Книги I соответственно3).