Еще трудней это будет сделать сейчас, когда мы со всех сторон окружены врагами.
—Браво, Марк! — усмехнулся Октавиан. — Клянусь Юпитером, это самое интересное из всего, что я когда-либо слышал от тебя! А что скажешь ты, Гай?
Меценат пожал плечами, словно выражая недовольство тому, что его вынуждают поделиться самыми сокровенными мыслями, и, стараясь как можно меньше раздражать Октавиана своим обычным многословием, ответил:
—Если ты заботишься об отечестве, за которое вел столько войн и — уверен — отдал бы и душу, то приведи ею в порядок, преобразуй и правь рациональным образом!
—Рациональным? — уточнил Октавиан.
—Возможность говорить и делать все, что только пожелаешь — это источник всеобщего благополучия, если имеешь дело с благоразумными людьми! — вместо ответа заметил Меценат. — Но это приводит к несчастью, если имеешь дело с неразумными. Тот, кто дает свободу неразумным, поступает не лучше того, кто дает меч ребенку или сумасшедшему!
—А кто дает свободу благоразумным? — быстро спросил Октавиан.
—Тот спасает всех, в том числе и безумцев, даже вопреки их воле! — одними губами усмехнулся Меценат. — Поэтому я не то что советую, а заклинаю тебя не слагать с себя власти. И не только я, а все здравомыслящие и лучшие люди Рима. Ведь свобода черни является самым горьким видом рабства для людей достойных и одинаково несет гибель всем!
— Что ж! — поднял кубок Октавиан, поочередно обращаясь к Меценату и Агриппе. — Я понял вас и, сделаю именно так, как вы советуете!
Он приложился к кубку и с удовольствием отметил, как недоуменно переглянулись два его друга.
—Да, — вытирая губы, подтвердил Октавиан. — Я откажусь от власти и... оставлю ее себе! Но для этого, — хитро оглядел он друзей, — мы должны подготовить народ, лучших людей, как выразился Меценат, и сенат. Отцов-сенаторов, Марк, мы возьмем на себя!
Потихоньку выведем из сената всех неугодных нам, поможем тем, кто нуждается, раздадим самые выгодные должности друзьям, чтобы враги поняли, что с нами лучше жить в мире. А ты, Гай, возьмешь на себя общественное мнение. Пусть все твои друзья — Вергилий, Овидий, Гораций в своих творениях прославляют меня. Одобряй это! Вергилий в своих "Георгиках" да и Овидий неплохо это сделали: "Цезарь, который теперь победительно в Азии дальней Индов, робких на брань, от римских твердынь отвращает!" — процитировал он и спросил.
— Кстати, чем сейчас занимается Вергилий?
— Приступил к героической поэме "Энеида". В ней он расскажет о троянце Энее...
— Прекрасно! — обрадовался Октавиан. — Эней, сын Венеры, это как раз то, что нужно! Он лишний раз напомнит римлянам, что род Цезарей ведет начало от богов! Но, Меценат, хотелось бы нечто большего... Эпос, посвященный моим деяниям, эпос!
—Я постараюсь... — пожал плечами Меценат. — Хотя эти поэты народ весьма своенравный!
—Не сомневаюсь, что ты уговоришь их, особенно, если подаришь каждому, скажем, по загородному имению для плодотворной работы, — поднимаясь, заметил Октавиан, и вместе с друзьями спустился в комнату, где Ливия отдавала последние распоряжения рыночным рабам и поварам.
— Что ты там говорила насчет блюд? — с живостью спросил он. — Сколько у нас сегодня перемен?
—Двенадцать! — отозвалась Ливия.
—Оставь только три!
—Как три?! В нашем доме даже в обычные дни никогда не было меньше шести перемен! Ты хочешь, чтобы нас обвинили в неподобающей твоему положению простоте или — о боги! — скупости?!
— Меньше всего я желаю, чтобы меня упрекнули в роскоши! — усмехнулся Октавиан.
— Поэтому прикажи заодно убрать из перистиля дорогие статуи и вазы. Оставь самое необходимое. Да, и вели принести мне одежду из домотканой шерсти! Уж если восстанавливать республику, то начинать надо с ее самых древних и почитаемых обычаев. А они что говорят? — подмигнул он друзьям и сам же ответил: — Что истинный римлянин должен носить только ту одежду, которая изготовлена руками его домашних!
С этого дня жизнь Октавиана потекла по новому руслу и с каждым месяцем становилась все больше похожей на извилистый, петляющий по лесной чащобе ручей.
На улицах Рима он появлялся теперь только в грубой домотканой одежде, выступал с речами мало, чаще предоставляя это другим, и при первой удобной возможности подчеркивал, что наступили старые мирные времена и возродились добрые обычаи прежнего Рима.