Однако, будучи человеком дисциплинированным, майор указания начальства воспринял, как руководство к действию. И сейчас потел от ужаса, слушая весь тот бред, который нес представитель Центра. Самым веселым в сложившейся ситуации, было то, что Джэбэ-нойон, будучи полиглотом, прекрасно понимал все то, что говорил этот псих.
— Так, что на реализацию товара больше не будет, — заключил свой спич заезжий самоубийца.
— Это всё? — Спросил Джэбэ-нойон.
И не оценив холода в голосе одного из величайших воителей современности, командированный продолжил. Причем выдал такое.
— И братву нашу здесь напрягать не стоит, Мы за своих всегда в ответе. — И все-таки осекся, наткнувшись на тяжеленный взгляд Джэбэ. Тишина была такой плотной, что её вполне можно было резать ножом и намазывать на хлеб.
Алмас-багатур привычно напряг мышцы, готовясь к неизбежному бою, результат которого был совершенно предсказуем. Переглянулся со стоящим рядом Аскаром. Тот шевельнул плечами, чтобы два меча за спиной улеглись поудобнее, прошептал что-то на тему последней охоты и замер. Только верхняя губа слегка подрагивала, скрывая готовые обнажиться клыки.
Великий воин не только тот, кто лучше многих владеет клинком или умело ведет в бой тумены. Великий воин тот, кто в свою пользу может развернуть любую ситуацию. И Джэбэ-нойон не зря считался великим. Швырнув рысий взгляд по лица сидевших на совете тысячников, он встал. Опустил голову. Прошло немало времени прежде, чем он вновь посмотрел на присутствующих и когда вождь поднял лицо, тишина стала еще тяжелее. Ибо лицо соратника Потрясателя Вселенной было залито слезами.
— Горе нам — проговорил он. — Боги не желают продолжения нашего похода. Им не нужно последнее море.
- Вон тот дядько, здоровущий. А тяжелый какой! Еле мы его из зиндана вытащили
Олекса по укоренившейся привычке не сразу подошел к костру, хотя тянуло от него теплом и уютным ароматом наваристого кулеша. За деревьями постоял. На приблуду полюбовался. Хорош бычок. Столь рослых и могучих людей Олекса и не видел, пожалуй. Ну, явно не прознатчик. Те телом мелкие все больше, шустрые, пронырливые, А этот, вон какой богатырь. Плечища как амбар, башка, что твой пивной котел. Воин. Лицо шрамами украшено, хоть и разбито в хлам. И сам не из последних. Вон гривна золотая на груди лежит, переливается. Богатая гривна. И крест на той гривне с пол ладони. Непростой воин. Ладони, что лопаты, а пальцы теми наростами покрыты, что от долгого битья по колоде дубовой появляются. И одет богато, только несуразно как-то. Куртка мягкой кожи короткая, и зада не прикроешь. Шаровары доброй ткани в клетку, дорогущие поди. А на ногах чувяки, те, что касоги носят, явно не по погоде. В нынешней слякоти сапоги, они получше будут. И говорит что-то смешное, вон народ как ухохатывается.
— Полусотник, — разглядели, — Ох, ты. Место полусотнику.
Усадили и мису с кулешом в руки сунули, и капельки с плеч стряхнули. Уважают.
На полоняника пока не смотрел, ждал первой реакции. У костра сидит, значит надо так, Что не так будет, моргнет старший и не станет человека, И не таких медведей его воины бывало, заваливали. Хотя с точки зрения мобилизационной, жаль было такой товарец разбазаривать.
Не дураком оказался приблуда. Встал.
— Ты, что ли старший будешь?
Олекса молча кивнул.
— Благодарю тебя и бойцов твоих благодарю.
Хмыкнул в усы полусотник, то ли доволен, то ли как.
— Сочтемся, — ответил. — Ты лучше скажи, за что в зиндан попал?
— Да по беспределу, батька, — вскинулся спасенный.
— Ты лучше расскажи, что дальше было, — вмешался вдруг кто-то. Кто-то. Соловей и вмешался. Уставил на него было взгляд строгий полусотник. Но таким уж хитрющими были глаза бывшего купца, что предпочел промолчать. Знал что-то Соловей.