Наши дети — шестилетняя Сара и двухлетний Мэтт — играли в углу гостиной с кошкой. Они сидели у чугунной печки, возле которой мы всей семьей собирались по вечерам, дожидаясь, когда тепло, добравшись до высокого, покрытого плесенью потолка, наполнит комнату и окутает нас. Когда мы сняли эту квартиру в старом городе — четыре похожие на пещеры комнаты, располагавшиеся на втором этаже особняка XVII века в венецианском стиле, с мраморными портиками, — заключенная сделка показалась нам очень удачной. Теперь, на второй год пребывания в Ретимно, мы уже знали, что на самом деле выиграл только хозяин квартиры.
— Теологос? — спросил я.
— С Патмоса. Ливади.
Я удивленно посмотрел на жену. Несмотря на то что мы на протяжении семи лет зиму и лето проводили в долине Ливади на Патмосе, занимаясь ремонтом приобретенного там дома, меньше всего мы ожидали звонка от одного из обитателей долины. Они жили более замкнуто, чем остальные греки, населявшие Патмос, и даже людей из порта, располагавшегося всего в пяти милях от Ливади, называли ксени — иностранцами. Кроме того, телефон они считали изобретением полезным, но крайне дорогим и редко им пользовались, особенно если речь шла о междугородных звонках.
— О-Ладос? — переспросил я, назвав его прозвище.
Без кличек и прозвищ на Патмосе было просто никуда — казалось, добрую половину мужского населения острова звали либо Теологос, либо Иоаннис (произносится Янис) в честь святого Иоанна Богослова (Айос Иоаннис О-Теологос). Именно на Патмосе Иоанну были ниспосланы видения, содержание которых нашли свое отражение в Откровении Иоанна Богослова, по-гречески И Апокалипси — Апокалипсисе. Теос — значит Бог, логос — слово, или учение, таким образом, теологос переводится как богослов, или слово Божье.
Даниэлла кивнула.
Теологос владел ветхим ресторанчиком у пляжа в Ливади. Дело процветало. По сути, заведение не являлось рестораном в нашем понимании этого слова. Подобные закусочные греки называют таверна — они меньше и дешевле обычных ресторанов (по-гречески эстиаторион) и, как правило, являются семейным бизнесом. Когда я впервые приехал на остров, таверна называлась «И Орайя Елени» («Прекрасная Елена»), но через год Елена, жена Теологоса, от него ушла, забрав с собой дочь. Теологос срубил дерево, росшее у ресторанчика, и сменил название. Теперь таверна называлась «И Орайя Теа» («Прекрасный вид»). Название полностью соответствовало. Вид из нее действительно открывался потрясающий. Сама таверна располагалась у дороги, бежавшей вдоль берега моря. Из ее окон сквозь заросли тамариска виднелся плавно выгибавшийся песчано-галечный пляж у залива, где на поблескивающих в лучах солнца волнах покачивались выкрашенные яркими красками рыбацкие лодки. Вдалеке грациозно проступали склоны Хилиомоди — небольшого прибрежного островка, на котором пастухи пасли коз. За ним угадывались очертания других островов Додеканес, а в ярком сиянии зимнего солнца можно было разглядеть окрашенную пурпуром волнообразную гряду турецкого побережья в сорока милях от Патмоса.
Даниэлла передала мне трубку и вернулась за стол, аккуратно прижав листочек сусального золота к иконе, над которой работала. Ей уже шел тридцать третий год, но при этом фигура у нее была как у двадцатилетней девушки, несмотря на то что она родила двоих детей и сейчас была одета в мешковатый свитер. Даниэлла склонилась над иконой, на ее лицо упали темно-каштановые волосы. В изящных французских скулах, миндалевидных глазах и носике с едва заметной горбинкой чувствовалась сосредоточенность. У наших детей были светлые, как лен, волосы — спасибо моим предкам скандинавам, но вот красоте и изысканности черт своих лиц они целиком и полностью были обязаны матери.
— Теолого! — крикнул я в трубку. В греческом языке есть звательный падеж, в котором «с» на конце слова отбрасывается. — Как у тебя дела?
Теологос пустую болтовню не уважал. Некогда он служил на торговом судне, по его словам был капитаниос, и поплавал по всему миру. Теологос предпочитал сразу переходить от слов к делу. Особенно когда это был звонок по телефону, да к тому же междугородный. Стоило ему услышать мой голос, как он тут же снялся с якоря и поднял паруса, даже не дав мне толком поздороваться.
— Тома, — проревел он греческий вариант моего имени, причем так громко, словно хотел, чтобы я услышал его с Патмоса без всякого телефона, — слушай! Ты не хочешь на лето взять в аренду мою таверну?