— Но я не убийца! Тем более прирожденный! — выдохнул он.
И вспомнил пророчества Сандвича, где он назывался Воином и где говорилось, что ему суждено убить Мортоса.
— Это что же — все остальные тоже так думают?
— Никто пока не говорил о тебе ничего подобного, иначе я бы слышала об этом, — возразила Вертихвостка. — Быть яростником — это не из области морали. Ты не можешь с этим ничего поделать — как я ничего не могу поделать со своим даром нюхознания. И это не значит, что ты должен убивать — это значит только, что ты можешь. Лучше, чем кто-либо еще. И что, вступая в бой, ты уже не остановишься.
Сердце Грегора бешено колотилось. А что, если она права?! Да нет, не может быть. Он ведь не любил драться! Да что там — ему не нравилось спорить и даже присутствовать при споре!
Да, но все эти кровяные шарики и щупальца… Он действительно не контролировал себя. Он даже ничего не помнил.
— И все-таки я думаю, что ты ошибаешься. Ты, видимо, спутала меня с кем-то еще, — только и смог он сказать.
— Нет, не спутала. Можешь отрицать это сколько угодно, в глубине души ты прекрасно знаешь, что я права. Если будет возможность — я попрошу Живоглота поговорить с тобой об этом, — добавила Вертихвостка.
— Живоглота? А при чем тут Живоглот? — спросил Грегор, сгорая от стыда.
— Потому что он тоже яростник, — просто ответила Вертихвостка. — Но в отличие от тебя он научился себя контролировать.
Ах вот как! Значит, Живоглот. Что ж, если говорить о машине для убийства — никто лучше Живоглота не подходит на эту роль. Грегор вдруг вспомнил, как Живоглот взмахнул перед ним своим хвостом и, когда он, Грегор, Неожиданно для себя этот хвост поймал — в сантиметре от своего лица, — сказал: «Ну, этому научить нельзя». Значит, он к тому времени уже знал, что Грегор — яростник? А Соловет?
— Пожалуй, я попытаюсь поспать, — сказал Грегор и лег. Он уложил Босоножку поудобнее и уставился в темноту. Поймал себя на том, что кусает губы, чтобы не расплакаться. Да. Если ему удастся остаться в живых — надо будет поговорить с Живоглотом.
Прошло несколько часов, и один за другим все начали просыпаться — начиналось то время суток, которое в Подземье именуется «день».
Грегор уже потерял счет дням и не знал, как долго они плывут. Он хотел было спросить Люксу, но потом задумался: а хочет ли он это знать на самом деле? Каждый день, проведенный здесь, означал день тревоги и страха для его семьи наверху. Мысль о том, как напряженно они ожидают от него хоть каких-то вестей, заставляло сердце сжиматься: наверняка папе стало хуже от этих волнений, мама не спит по ночам, бабушка не понимает, что происходит, а Лиззи просто боится. Как они там? Ходит ли мама по-прежнему каждый день на работу? Лиззи наверняка ухаживает за отцом и бабушкой, а ей ведь надо ходить в школу и врать миссис Кормаци, что они с Босоножкой заболели и потому их не видно. Рождество уже, наверно, совсем близко. Все плохое в праздники становится еще хуже — он помнил это еще с тех времен, когда пропал папа. Все люди вокруг веселятся — и это делает твою боль еще пронзительнее. В этом году, когда папа вернулся, Грегор надеялся, что у них наконец будет настоящее веселое Рождество — самое лучшее, пусть даже у них нет денег на подарки.
И вот теперь он здесь, далеко-далеко от дома, собирается убить гигантскую белую крысу, чтобы спасти свою сестренку, а члены его семьи там, наверху, не сводят глаз со стрелки часов и ждут, ждут, ждут…
О-хо-хо. И потом — они все тут, в лодке, уже начали сходить с ума. Очень трудно ужиться всем вместе, таким разным — людям, летучим мышам, крысам, тараканам, светлякам, — и найти общий язык. Им и в двух лодках было трудно. А в одной просто невыносимо.
То и дело вспыхивали ссоры между пассажирами — особенно по поводу еды.
Большая часть припасов осталась на той лодке, что попала в водоворот. Марет распределял теперь еду между всеми особенно скрупулезно, и каждый получал довольно скудную порцию. Фотос Свет-Свет и Бац были недовольны и требовали таких же порций, какие получали вначале. Услышав, что так не получится, они просто принялись беспрестанно ныть и ныли до тех пор, пока Вертихвостка не заявила, что вполне может пообедать светляками. Тогда они надулись и стали светить только по собственному усмотрению.
Грегор слышал, как Бац шептала на ухо Фотосу:
— Почему эта девчонка и ее летучая мышь едят нашу еду? Они же просто нахлебники! На них не рассчитывали!
И разумеется, Грегор не мог отказать в еде Босоножке. Когда пришло время обеда, она в мгновение ока проглотила свой хлеб с сыром и ткнула в направлении порции Грегора пухлым пальчиком: