— Никто не может заставить меня что-либо сделать, — спокойно произнес Говард. — Я вернулся потому, что это было и мое решение.
— Ну, ты же понимаешь, я говорю о другом, — сказал Грегор.
Он был потрясен тем, как принятые им решения исковеркали жизни тех, кто сражался на его стороне. Разве мог он подумать, что такое случится?
Входная дверь распахнулась — и в зал вошли старик и очень дряхлая, совершенно седая летучая мышь. А минутой позже появилась пожилая дама с несколькими свитками в руках. Все трое заняли места за столом. Дама, видимо, верховный судья, села в центре. Она искоса глянула на пустой трон и обратилась к страже:
— Почтит ли нас своим присутствием королева Нерисса?
— Сейчас как раз пошли проверить, пришла ли она в сознание, — почтительно ответил один из гвардейцев.
Дама кивнула, а Грегор услышал, как все вокруг зашушукались, должно быть, обсуждая новую королеву.
Один взгляд исподлобья верховного судьи — и шушуканье мгновенно стихло, в зале воцарилась абсолютная тишина. И Грегор осознал, что, кем бы ни была эта дама, его жизнь находится сейчас именно в ее руках.
В течение нескольких минут ничего не происходило. Судьи, казалось, были с головой погружены в изучение свитков.
Грегор переступал с ноги на ногу. Веревка довольно сильно впивалась ему в руки, причиняя ощутимую боль, и он думал, уместно ли просить развязать их или хотя бы ослабить веревку — или это будет расценено как наглость и неуважение к суду.
Что ж, попытаться стоило.
— Простите меня, ваша честь, — обратился он к судьям, которые воззрились на него с удивлением.
— Да, Наземный, — ответила дама.
— Вы не могли бы велеть развязать нас? У меня уже пальцы ничего не чувствуют, — сказал Грегор. — Тем более что веревка впивается прямо в рану, что осталась у меня от щупалец спрута. А еще — вы не можете это видеть — вся спина Ареса в ранах от плотоядных клещей, что убили Пандору. Да и Говарду с Андромедой порядком досталось.
Даже если они сейчас откажут в его просьбе, Грегор все равно был доволен, что заговорил и что голос его прозвучал спокойно и уверенно.
Он хотел, чтобы они знали: все эти люди и мыши, рассевшиеся на скамьях и в нетерпении ожидавшие смертного приговора — они с Аресом, а также Говард и Андромеда, — рисковали своими жизнями ради них.
— Развяжите обвиняемых! — велела верховный судья и снова уткнулась в свитки.
Никто в толпе не осмелился возражать. Стражи развязали пленников.
Грегор потряс затекшими кистями рук и краем глаза заметил, что Говард делает то же самое.
— Как Марет? Он выжил? — спросил Грегор.
На лице Говарда появилась слабая улыбка:
— Да, он поправится.
— Не могу поверить, что вам удалось спасти его после той жуткой атаки змей!
На словах «атака змей» Грегор максимально повысил голос, чтобы быть уверенным, что все в зале его слышат.
В зал заседаний быстрым шагом вошел гвардеец и что-то прошептал на ухо верховному судье.
— Очень хорошо, — сказала та. — Начнем.
После чего она прочистила горло и зачитала обвинение. Обвинение было написано очень путано и многословно, но смысл его сводился к тому, что Грегор не убил Мортоса. И никто не убил.
Судья закончила чтение документа и обвела глазами зал:
— Итак, перед нами дело о государственной измене.
— Можно, я скажу несколько слов? — Грегор выпалил это неожиданно для себя. Но тут же понял, что обязан был это сделать.
Он чувствовал, что Говард, Арес и даже Андромеда — все они начинают верить в свою виновность. А ведь считая себя преступниками, они не смогут защищаться! Он же был совершенно уверен в бессмысленности и абсурдности происходящего.
— Наземный, — в голосе судьи слышались нотки гнева, — у нас не принято кричать во время чтения обвинения, тем более когда речь идет о таком серьезном преступлении, как государственная измена.
— О, простите, — сказал Грегор, но не опустил виновато голову, а продолжил: — Что мне нужно сделать, чтобы задать вопрос, — поднять руку? Ну, то есть — у меня же нет адвоката, верно?
— Поднять руку будет достаточно, — сказала судья, игнорируя слова об адвокате.
Он как раз собрался поднять руку и спросить, можно ли ему начать. Но подумал, что вновь вызовет раздражение у судей.
Однако — по той ли причине, что он вызвался быть первым, или так было задумано с самого начала — его вызвали к трибуне для дачи показаний.
Он поднялся на ступени каменного куба. Отсюда сотни глаз смогут видеть каждое его движение, малейшее колебание, дрожь или сомнение.