На Мак-Клейн-террас Эван встал из-за своей пишущей машинки и потянулся. Он закончил около трети нового рассказа, над которым сейчас работал, и ему требовался перерыв. Рядом с пишущей машинкой стояла чашка с остывшим черным кофе и лежала пара заточенных карандашей; он взял чашку, пошел наверх в кухню, вылил ее в раковину и поставил чайник на плиту. Ожидая, когда вода закипит, он размышлял о будущей работе: скоро, как он знал, ему надо будет собраться с силами, чтобы написать роман. Это будет роман о войне, об испещренных шрамами и искалеченных ветеранах, которые вернулись домой и обнаружили, что они всего лишь одно поле битвы поменяли было на другое. Но здесь воевать было сложнее, поскольку невозможно отличить друга от врага, а потом предпринимать что-либо становилось слишком поздно. Здесь враг имел многие обличья: врач из службы ветеранов, объясняющий, что со временем шрамы заживут и исчезнут; психиатр с неидущим к его лицу хохолком, который говорил, что никого нельзя винить в происшедшем - ни себя самого, ни тех, которые посылали сражаться, никого; улыбающаяся дама из службы занятости, которая говорит: "Очень жаль, но на сегодня у нас для вас ничего нет". Еще были люди вроде Харлина, нападающие на вас и высасывающие вашу кровь, словно пиявки свой питательный раствор.
Все это должно будет однажды в творческом порыве выйти наружу.
Но не сейчас. Нет, сейчас следует ограничиться слабыми криками в темноте и надеяться на то, что кто-нибудь услышит их и поймет. Сначала надо попытаться проконтролировать свою внутреннюю битву: со своими страхами и часто беспричинным гневом, с этими предрассудками, которые, как он теперь понимал, сделали так много, чтобы разбить его жизнь.
Чайник начал свистеть. Он снял его с конфорки, затем случайно глянул в окно.
В окне фасада дома Демарджонов он разглядел фигуру Гарриса, который сидел в своем инвалидном кресле на колесиках и выглядывал на улицу через занавески. Его глаза казались двумя черными дырами на бледном лице. Но занавески тут же упали на место, и фигура исчезла.
Он мог вообразить, что рассказала миссис Демарджон своему мужу о той ночи, когда Эваном овладели страхи и подозрения! - "Этот Эван Рейд сходит с ума. Взял игрушку, которую я купила для его маленькой, и сделал что-то... ужасное из этого, когда я только хотела порадовать девочку. Я думаю, что мы не будем больше общаться с этими людьми; этот человек слишком неустойчив".
Эван выключил горелку на плите. Неустойчивый? Да, наверное, так и есть. И сейчас, невольно, он еще раз задел Кэй, оторвав ее от общения с другими людьми. Миссис Демарджон, вероятно, больше никогда не заговорит с ней. Господи! Он покачал головой, удивляясь собственной глупости.
Нет. Я должен все исправить. Я могу пойти туда и извиниться. Прямо сейчас.
Мгновение поколебавшись, он направился к двери, а затем, по дорожке, к дому Демарджонов. Машины около дома не было, но, по крайней мере, у него есть шанс переговорить с Гаррисом, попытаться объяснить, что иногда он теряет контроль над собой, позволяет своим страхам и предубеждениям разрывать его на части. Но он скажет ему: "Ваша жена не должна бранить за это Кэй. Ей нужны друзья, она хочет стать частью деревни".
Он поднялся на крыльцо Демарджонов и позвонил в дверь. Немного подождал. Внутри дома царила тишина, и он начал думать, что Гаррис не откроет ему. Он еще раз позвонил, затем расслышал тихое поскрипывание медленно приближающегося кресла.
Дверь открылась, удерживаемая цепочкой. Глаза Гарриса Демарджона слегка расширились.
- Мистер Рейд, - сказал он. - Чем могу быть вам полезен?
- Э-э, я... надеялся, что могу зайти и несколько минут поговорить с вами.
Гаррис не шевельнулся. Он сказал:
- Моей жены нет дома.
- Да, я знаю, - ответил Эван. - Но я думал... что могу поговорить с вами.
Демарджон взглянул на него, очевидно не желая впускать. Я его за это не упрекаю, подумал Эван. В конце концов, каждый знает, что ветераны войны - это убийцы. Сумасшедшие убийцы. Господи! Да ведь этот человек действительно боится меня!
Но Гаррис протянул руку. Раздалось тихое клацание, цепочка упала. Демарджон отъехал назад, дверь открылась.
- Входите, - сказал он.
Эван вошел. Резкий солнечный свет наполнил гостиную.
Демарджон проехал по комнате, затем замер, наблюдая за Эваном.
- Пожалуйста, - тихо сказал он. - Закройте за собой дверь на цепочку.
Эван сделал, как ему было сказано.
- Я увидел вас из окна своей кухни и подумал, что сейчас подходящее время, чтобы зайти и извиниться.
Гаррис показал ему на диван и Эван уселся.
- Извиниться, - спросил Демарджон. - За что?
- За мои скверные манеры по отношению к вашей жене несколько дней тому назад. - Он немного помолчал, наблюдая за реакцией своего собеседника. Казалось, он не знал, о чем говорит Эван. - Она купила для моей маленькой дочурки игрушечный лук со стрелами. - Эван пожал плечами. Не знаю. Я был возбужден; эта игрушка напомнила мне кое о каких вещах, которые меня беспокоили, и я вышел из себя. - Говоря это, он внимательно рассматривал мистера Демарджона: его белую рубашку с коротким рукавом, темные брюки, черные подтяжки, его лицо бледного серого цвета и темные глаза. - Я ничем не хотел задеть чувства вашей жены, - сказал Эван. - С ее стороны было очень любезно посидеть с Лори, да еще купить для нее эту игрушку. Не знаю, что на меня нашло... Я просто потерял контроль над собой. Надеюсь, вы это поймете.
Демарджон молчал.
- Конечно, вы имеете право сердиться на меня, - продолжал Эван, зная, что заслуживает всего, что собирается получить. - Я вижу вы расстроены. Но пожалуйста, моей жене очень нравится миссис Демарджон. Я не хочу видеть, как их дружба...
- Уезжайте отсюда, - прошептал Демарджон.
Эван не был уверен, что правильно расслышал его.
- Что?
- Уезжайте отсюда, - повторил Демарджон хриплым сдавленным голосом. Он немного прокатился вперед, затем остановился, и Эван увидел в его глазах дикое выражение. - Забирайте вашу жену и ребенка и уезжайте. Сейчас. Сегодня.
- Сожалею, - сказал Эван. - Я не понимаю, что вы...
- Уезжайте из Вифанииного Греха! - сказал Демарджон с полукриком, полурыданием. - Не беспокойтесь ни о вашей мебели, ни об одежде, ни о доме. Просто забирайте их и уезжайте!