Но до того, как она подошла к нему, он повернулся и улыбнулся. Его взгляд был ленивым, а лицо спокойно.
— Все в порядке, — сказал он ей. — Я просто позволил моему сознанию… увести себя, мне так кажется.
Кэй почувствовала, как ее легкие опали. Слава Христу, сказала она себе. Спасибо тому, кто бы ни слышал мои молитвы об… этой вещи.
— Войди в дом. — Она протянула ему руку, он кивнул и взял ее. — Тебе жарко, — сказала она.
— Это что, приглашение к чему-то?
— Нет, — сказала она, ведя его по направлению к открытой двери, — я именно это имею в виду. Твое тело действительно горячее. С тобой все в порядке?
— Конечно, — ответил он. — Почему должно быть иначе?
Она не ответила.
Когда они дошли до дома, он понял, как сильно катится по нему пот. Капельки пота покрывали его лицо и шею маленькими блестящими бисеринками. Забавно, подумал он. Чертовски забавно. Но недостаточно забавно, чтобы смеяться, так как лицо горело и казалось распухшим.
Как будто опаленное огромным, всепожирающим пламенем.
5
Дар и проклятие
Сон караулил Эвана, и он боялся его.
Остаток дня был потрачен на обживание нового дома: распаковку чемоданов и картонных коробок, развешивание одежды в кладовых, рассортировку серебряной посуды и размещение кастрюль и сковородок в кухонных буфетах, подметание и мытье полов, загрузку холодильника и кладовой теми продуктами, которые они привезли с собой из Ла-Грейнджа. После обеда Эван снова съездил на станцию техобслуживания, где продавали шины, и почти полчаса уговаривал управляющего, стройного мужчину с шевелюрой непослушных рыжих волос по имени Джесс, вышитым на его рубашке, согласиться на его цену. Наконец он простил расхождение в пять долларов, поскольку Эван был новым человеком в городке и он хотел быть ему полезен в будущем. Джесс ввез микроавтобус в гараж, и пока мальчик-подросток с коротко подстриженной рыжей шевелюрой — такого же цвета, как и у его отца — ставил новую шину, Джесс и Эван уселись в конторе и тихо беседовали.
— Рад видеть вас здесь, — сказал ему Джесс.
— Вифаниин Грех — действительно чудесное местечко. Очень тихое и спокойное. Я с семьей живу в Спэнглере, вон там. Работаю здесь в течение последних четырех лет, а чем вы зарабатываете на жизнь?
— Я писатель, — сказал Эван. — Или пытаюсь им быть.
— Книги, да?
— Пока нет. Короткие рассказы, журнальные статьи. Все, что угодно.
— Хорошая работа. Я же, как мне кажется, пробовал заниматься всем понемногу. Несколько лет водил грузовики. Затем работал конструктором. Вместе со своим шурином вступил в строительный бизнес, но он вроде как лопнул. Давно, еще мальчишкой в Южной Дакоте, пробовал себя в выступлениях на родео. Да, это был суровый способ заработать доллар. Возьмите, к примеру, этих здоровых лошадей — они подлые. И чем больше, тем подлее; они не испытывают никакой любви к людям. Все что я мог сделать — это скрипнуть зубами и завязать с этим. Ну, что ж, вот вы и готовы. Кажется, Билли поставил вам тот новенький «Уайтволл». Приходите в любое время, мы просто сядем и потолкуем, потому что у меня маловато возможностей поговорить с людьми из Вифаниина Греха.
Возвращаясь домой, Эван сделал неправильный поворот и оказался в Ашевей-роуд — улице, которая чуть севернее заворачивала обратно на 219 магистраль. На северной границе деревни стоял холм, усаженный вязами и дубами, покрытый травой и утыканный надгробиями. Это было кладбище Шейди-Гроув-хилл, отделенное от Ашевей-роуд низкой каменной стеной. Эван развернул машину в проезде до слияния с 219 магистралью и повернул, пока еще не уверенно, по направлению к Мак-Клейн. На углу улиц Блэр и Стивенсон он случайно слегка повернул голову направо, чтобы взглянуть на встречный транспорт, которого здесь всегда оказывалось удивительно немного, и в этот момент увидел обрамленную сияющим белым облачным фоном островерхую крышу ту, что видел утром. Сейчас она находилась всего лишь за одну улицу от него. Какую улицу? — спросил он себя. Каулингтон? Под самой крышей он мог разглядеть окна, блестящие от отражений других стен и окон, домов и улиц и, возможно, самого Круга. Словно глаза, которые видят все, расположенные на лице из темного, изъеденного временем камня.
Сзади него водитель белого «Форда» засигналил; Эван заморгал, отводя взгляд от того дома, и повернул по направлению к дому.
Теперь он лежал в кровати рядом с Кэй и ощущал тяжелую усталость. Ее глаза были закрыты, а ее теплое тело прижато к нему. Он пока еще не хотел плыть по течению. Он относился с недоверием к этому времени отдыха, поскольку часто для него это был не отдых, а словно сидение в темноте в кинотеатре перед сеансом, боясь начала картины. Он припомнил, как ребенком, в Нью-Конкорде, штат Огайо, он пошел в Театр лирики на Гановер-стрит в субботу после обеда. С ним был Эрик, который постоянно держал руку в красно-белом полосатом пакете с попкорном. Вокруг щебетали дети, оторванные на пару часов от реального мира, получившие возможность затеряться в тенях, выползающих, подкрадывающихся или проскальзывающих на выцветший от времени экран. И когда появление чудовища, испускающего отвратительные жидкости или обнажающего вампирские клыки, сопровождалось градом попкорна, в ответ на это служитель в красной куртке ходил по рядам вверх и вниз со своим фонариком, угрожая исключением из школы серебряных мечтаний. Некоторые из этих монстров были поддельными и забавными: люди в резиновых костюмах, облучающие убегающих землян из странных лучевых ружей; японские сороконожки, проползающие сквозь подземные туннели; горбуны с неправдоподобно выступающими глазами, похожими на вздувшиеся на солнце яйца. Все могли смеяться над этим и верить, что все будет в порядке, стоит только повернуться к ним спиной, променяв их на горячие сосиски или шоколадных солдатиков.
Но был один фильм, который Эван до сих пор помнил и который вселял в него ужас — один из тех старых мерцающих черно-белых сериалов, части которого заканчивались в момент наивысшей опасности. Он заставлял его приходить в кинотеатр снова и снова, чтобы разглядеть каждый эпизод, и ни один человек в здравом уме не мог отвернуться от твари, ползающей на экране. Каждую субботу он уверял себя, что она будет все еще там, что она не исчезла, не выползла из этого фильма, чтобы скользить, подобно ночному холоду, по Нью-Конкорду. Рука Зла, никогда полностью не различимого и всегда ощущаемого слишком поздно. Это нечто могло быть мужчиной или женщиной, или даже не быть человеком, а лишь замершим и загустевшим дыханием демона. Оно наносило удар без предупреждения, и ни один человек не знал и не хотел знать, что это. Но некоторые осмеливались предположить, что оно приближается мелкими шагами.
Словно паук.
И никогда нельзя поворачиваться к нему спиной или позволять быть сзади вас. Потому что в этом случае оно, неспособное пока еще вонзить свои клыки в вашу глотку, поглощало все, что было под рукой, и дожидалось своего часа. В конце серии Рука Зла ускользала, просачиваясь через коробку, в которую герой — Джон Хилл? Ричард Арлен? — посадил ее и выбросил в реку. Таким было содержание кошмаров, которые позже всплывут в жизни и вцепятся в глотки и позвоночники. Потому что даже ребенком, сидя в этом кинотеатре, Эван Рейд знал, что такая вещь, как Рука Зла, существовала в действительности. Она могла называться по-другому, но она существовала в некой черной, ужасной, безумной форме и набрасывалась на свои жертвы в полном молчании.
Рядом с ним Кэй слегка шевельнулась на подушке. Он только смутно осознавал, что уплывает в полную темноту, где его поджидает нечто, внушающее ужас.
Место, в котором он очутился во сне, было неким аналогом Театра лирики, но там было очень холодно, так холодно, что он мог видеть дыхание, парящее перед его лицом. Там была абсолютная, ломящая уши тишина. Первая мысль, которая пришла ему в голову: где же другие дети? Ведь это субботний день, не так ли? Представление вот-вот начнется. Где они? Сначала он подумал, что он один, но очень медленно что-то принимало форму рядом с ним. Форму, имеющую много тонов и цветов, создающую иллюзию твердости. Холодно. Очень холодно. На короткий миг черты лица Эрика проскользнули по лицу этой фигуры, затем исчезли. Потом другие лица, носы, челюсти, скулы, выплывали из этого лица и уносились прочь; некоторые Эван узнавал, некоторые нет. Это можно было сравнить с наблюдением за фотографиями мертвецов, перелистывая их на высокой скорости. Некоторые из этих глаз и лиц выражали ужас.