Джеймс перевел тревожный взгляд на Варю, скакавшую в центре группы, в окружении его самых доверенных людей. Как всегда, встретившись с ним глазами она поджала губы и отвернулась. Она не собиралась отменять объявленную ему войну. Когда колокол подняли и он вскинул задыхающуюся девушку в седло, то ожидал чего угодно: криков, слез, площадной ругани, но не каменного, мертвого молчания. Варя замкнулась в своем негодовании как в крепости: не протестовала, не спорила, не пыталась бежать. Ее подсаживали на коня - она ехала, останавливались - она безропотно слезала. На коротких привалах она равнодушно проглатывала еду, а потом сидела не шевелясь и пристально глядя в огонь, но вся ее маленькая фигурка излучали столько яростного гнева, что рядом с ней невозможно было находиться. Казалось, она не ощущает неудобства или холода, Джеймсу постоянно приходилось закутывать ее в плащ. Его услуги она принимала также молча, без малейших признаков благодарности или же гнева, но смотрела на него при этом даже не как на врага, а как смотрят на приставучее насекомое. С каждым днем пути ее безмолвное презрение все больше отравляло жизнь, вгоняя Джеймса в глубокую тоску.
Частый перестук копыт за спиной заставил Джеймса обернуться. Из задних рядов его нагонял Толмач. Поравнялись.
- Слышь, барин, - начал Ванька, - Кони-то притомились за дорогу, с кажинным днем все хужее идут. И люди едва в седлах держатся. Отдохнуть как след надобно, подкормиться, а то от боярышни одни глазищи остались.
Джеймс метнул обеспокоенный взгляд в сторону Вари, оглядел свой отряд. Признавая правоту русского, спросил:
- Что предлагаешь?
- Ям тут неподалеку, где дед мой постоялый двор держит. Денек у него пересидим, лошадок обиходим, людям роздых дадим, дальше вдвое шибче побежим.
- Ты рехнулся, парень? В яме кто угодно может быть - солдаты, государевы люди, мало ли!
- Не боись, барин, у деда редко постояльцы бывают, дорога не шибко наезжена, а даже если встретим кого - отбрешемся. Старику я скажу, что по барской надобности послан. Поехали, барин, бабка нас вкусненьким покормит, баньку истопит. Бабка у меня геройская, первая на деревне травница!
Матросы делали вид, что не слышат беседы капитана с русским проводником, но Джеймс заметил как кое-кто словно невзначай подъехал поближе, пряча под невозмутимыми минами робкую голодную надежду. Джеймс поглядел на утомленно поникшую в седле Варю, на отощавших лошадей и согласно кивнул. Ванька повернул коня в сторону от тракта, остальные двинулись следом.
Вскоре отряд выехал на взгорок и остановился, оглядывая сверху лежащую меж холмами деревеньку.
- Наверно, в том доме у них была сходка, и все жители сразу сгорели, - сочувственно произнес Фостер.
- Собак тоже на сходку позвали? - спросил Ла Жубер, - Ни одного пса не видно.
- Интересно, а эти почему не тушат? - добавил Аллен.
- Которые?
- А вон те, - Аллен ткнул в склон противоположного холма, - Арабы.
- Почему арабы?
- В бурнусах.
Все снова смолкли, недоуменно разглядывая открывшуюся картину. Посредине совершенно пустой, словно вымершей деревни горела изба. Причем сама изба оставалась целехонькой, пламени видно не было, но из всех щелей, из печной трубы, из-за плотно закрытых ставен и двери сочился густой сизый дым. А за деревней на холме в полном молчании и неподвижности восседали завернутые в разноцветное тряпье люди. Первым опомнился Ванька:
- Какие арабы, какие бурнусы, вы что, одурели? Дедова изба горит! - и он галопом бросил коня к задымленной избе, остальные помчались за ним и с разбегу влетели в облако жуткой вони. Воняло разрытой могилой и дубящейся кожей, тухлыми яйцами и помойкой, разворошенным нужником и скотобойней, воняло всей вонью мира и воняло именно от домишки Ванькиного деда. Зажимая носы и отчаянно кашляя, Джеймс и его люди метнулись прочь, пронеслись через вусмерть пропахшую деревню и остановились только на холме среди сидящих.
- Дед, деда, Игнатий Гаврилович, ты здеся? - отчаянно позвал Ванька.
Ближайшая из закутанных фигур шевельнулась, из-под тряпья появилась седая клочковатая бороденка, выглянул хитрый глаз и неожиданно звучным голосом старикан произнес:
- Чего орешь как резанный, где ж мне быть, коли не тута?
- Слава Христу, живой! - Ванька спешился и бросился к деду с распростертыми объятиями, - Что тут у вас делается, деда?
- Избяных зверей стращаем, - печально ответствовал дед.
- Кого?
- Эх, Ванька, городской человек, при барине в столицах обретаешься, а того не знаешь, что царь наш батюшка, тараканов оченно не обожает и на постоялых дворах их иметь не велит и даже указ по таковскому случаю писан. А у нас как на грех супостатов запечных, что Мамаева войска - во всех щелях. Чаво мы с ними только не делали: и зимой избу выхолаживали, и отраву им бабка смешивала, ничто их не берет! Веришь, внучек, корм с отравкой бабка любовней готовила, чем законному венчанному супругу повечерять. А они, подлые, от ее заботы только пуще жирели. Кот сдох, а им хоть бы хны! - дед злобно ощерился, - Всем миром на нас навалились, - он ткнул пальцем в односельчан, - Делай, грят, что хошь, Игнатий, но жильцов усатых повыведи, а то неровен час наедут государевы люди, а то и сам царь-батюшка изволит путешествовать, всей деревней из-за тебя пропадем.