Если бы Джеймса спросили, почему у него на душе так паршиво, он скорее всего стал бы рассказывать об усталости тяжелого перехода, волнении от предстоящего испытания и еще о чем-нибудь в этом роде. Однако сам он прекрасно сознавал, что это неправда. Усталость ерунда, в жизни бывало и хуже, волнение тоже: его пушки - самые лучшие, может даже, лучшие в мире.
Нет, вся душевная сумятица из-за проклятой девицы. Каждый раз она поражала его, открываясь с новой стороны. Вот и сейчас бесстрашную невозмутимую проводницу по болотам сменила юная придворная дама, безжалостная кокетка, с наслаждением принимающая знаки внимания и легко играющая мужскими сердцами. Теперь трудно поверить, что еще несколько часов назад эта утонченная красавица скакала по кочкам, отыскивая дорогу на смертельно опасном болоте. Джеймс недобро покосился на царя и его окружение. Те сыпали любезностями, иногда довольно фривольными, а она нет, чтобы смутиться. Вертится, отшучивается, глаза горят, щеки раскраснелись, чудо как хороша! Джеймсу неистово захотелось крепко взять красавицу за руку, вытащить из-за стола, отвести в свою палатку, подальше от внимания других мужчин, и там долго, до головокружения целовать, естественно, после того, как прочтет ей нотацию о ее поведении, неподобающем для... Для кого?
Простенький вопрос сбил разгулявшееся воображение. Здесь ее отец и брат, здесь ее государь, он, Джеймс, не имеет никаких прав на девушку, она может спокойно флиртовать с кем угодно, не обращая на него малейшего внимания, ведь он ей никто. Почему-то эта мысль причиняла жгучую боль, пытаясь унять которую Джеймс мрачно выцедил стаканчик красного. Бесполезно, боль не проходила.
Наконец, мучительный завтрак окончился и Петр зашагал к стрельбам, на ходу зычно выкликая главного бомбардира Акинфия Федотова.
- Давай, Акинфий, если пушки готовы, по-первому делу с обычным количеством пороха пальни, а потом по фунтику и надбавляй, да гляди в оба, какая первая сдаст.
Грянул залп, пушки окутались белыми дымами, затем залпы последовали один за другим, распугивая всю живность на многие версты окрест. Раскаленные пушки обливали водой с уксусом и дело продолжалось. Вдруг грохот умолк и Федотов заспешил наверх холмика, с которого Петр и его свита наблюдали за стрельбой.
- Петр Лексеич, а Петр Лексеич, - еще издалека кричал бомбардир. - Шутки кончились, столь пороху, сколь ранее совали, любая пушчонка, даже совсем плохонькая, выдержит, а дале дело посурьезней будет. Если кто из господ иноземных врет, и бомбарды не доброго литья, так пушкарям при тех бомбардах ангельское пение слушать - разорвет ить. Велишь - продолжим, однако, мыслю я, кого сейчас в клочья разнесет, тот в баталиях тебе уже не послужит.
Петр нахмурился, терять опытных бомбардиров не хотелось, но и испытание надо закончить, пушечный спор изрядно ему надоел. Вмешательство Джеймса избавило царя от необходимости принимать решение.
- Если позволите, ваше величество, я сам выстрелю из своих пушек. Бомбардир я не лучший, но чтобы пальнуть моего опыта хватит.