Подскочивший пушкарь сноровисто взвалил беднягу Кропфа себе на спину, и филейная часть немца предъявила себя на всеобщее обозрение. Затянутая в ножны шпага взвилась и с силой опустилась. Немец заверещал. Шпага поднималась и опускалась с равномерностью корабельного хронометра. Несчастный немец сучил ногами, кричал и плакал, в промежутках между мольбами о пощаде рассказывая о собрате - немецком негоцианте, который совсем задешево продал ему пушки, объяснив, что в России Кропф сможет получить за них двадцатикратную прибыль. Сам же продавец боялся совершить столь дальнее путешествие, предпочитая маленький, но верный доход дома. Незадачливый Кропф клялся, что не знал о шведском происхождении пушек, зато выяснилась его прекрасная осведомленность о том, что в настоящем бою его пушки не продержаться и часа. Его рассказ (если сбивчивый хаос слов, перемежаемых визгом и всхлипами, можно назвать рассказом) обелял Льва Нарышкина от обвинения в предательстве и даже показывал, что тот не ведал о плохом качестве литья, но всплыло, что за помощь при продаже боярину была обещана изрядная мзда. Царь вновь стал поглядывать на дядю нехорошим глазом. Наконец, когда стало ясно, что больше немец ничего не знает, и что он вовсе не хитрый шведский засыл, а просто жадный немецкий дурак, жестокая порка прекратилась.
Джеймс брезгливо отряхнулся и обратился ко Льву Кирилловичу:
- Вы бы, боярин, подобрали остатки, подлечили и отправили обратно в Бранденбург. Его появление там без орудий, без денег и с поротым задом здорово обеспокоит тех благодетелей, что ему пушки подсунули.
- Ты, сударь мой, мне не указывай, указчик нашелся, - взвился Нарышкин, но Петр осадил его.
- Не шуми, дядя, а радуйся, что сам легко отделался. Парень дело говорит, ты эту дрянь на Русь притащил, тебе ее и выпроваживать. Теперь пошли хлебнем на дорожку и в Москву. вели, милорд, выгружать свои пушки в Петербурге, я пошлю весточку Брюсу, чтобы принимал. Денег, сам знаешь, у меня нет, получишь из казны всякого товару, лен там, пеньку, еще что, Никита Андреевич тебе в том пособит.
Вся компания двинулась к шатрам. На полдороги Варя заступила Джеймсу путь. Глаз ее гневно сверкали.
- Вы просто зверь, сударь, безжалостное животное! - воскликнула она.
- Прекрасная боярышня видно считает, что попасть в подвалы Преображенского приказа было бы для подленького дурачка лучше, чем пережить мое наказание за его многочисленные пакости?
- Пусть и не лучше, но порядочные люди не устраивают собственноручных порок!
- Естественно, упомянутые вами порядочные люди просто отдают приказы палачу и делают вид, что они не имеют отношения к мучениям жертвы. Очень удобно. - Джеймс отвесил короткий поклон и зашагал дальше.
Варвара зло и смятенно глядела ему в спину. Ну почему ей никогда не удается его переспорить? И вообще, что он за человек такой? Способен рискуя жизнью броситься спасать совсем чужого ему мужика и учинить зверскую экзекуцию над бедолагой немцем, в негоциациях до мелочей честен, интерес компаньона как свой родной блюдет и тут же к дочке этого самого компаньона под юбку лезет. Вроде бы как за дела свои да контракты кого хошь со свету сживет, а полгода тому в бой со шведами влез без всякого профиту, и сегодня вот чуть себе все не испортил, когда за нее, Варю, испугался (она ведь прекрасно поняла, чего он вдруг ее ухватил, не иначе как убрать от пушки подале хотел). Любопытно, а ведь ни отец, ни брат за нее так не пугались, и Петр Алексеевич, хоть и глядит на нее масляными глазками, тоже спокойно на возможную погибель послал. Что бы значило подобное поведение сэра Джеймса? Впрочем, Варя тут же вспомнила, что он уже раз спасал ей жизнь и в тот раз это ничего особенного не значило, все она тогда себе придумала. Не понять ей английца, никак не понять. Не иначе как сумасшедший, говорят, на их острове все с придурью. Придя к сему логичному выводу, Варя соизволила обратить внимание на увивающихся вокруг кавалеров и решительно выкинула Джеймса из головы (вот только если бы он еще на нее так смотреть перестал, а то куда глаз ни кинешь, на его взгляд натыкаешься).
Занятые собственными переживаниями, Варвара и Джеймс не обратили внимания, что за ними внимательно и с интересом наблюдал Лев Кириллович. После первой волны облегчения, когда он понял, что за свою дурость и, что скрывать, за жадность, придется расплачиваться деньгами, а не чем подороже, душу боярина заполонила досада. Дяде царя хватало ума, чтобы в первую очередь обвинять в сегодняшней беде пройдошливого немца и собственную доверчивость. Больше всего боярина злило, что немчура рассчитывал на двадцатикратную прибыль, а ему, боярину Нарышкину, говорил только о трехкратной и ею же обещал поделиться. Однако роль Фентона в своих неприятностях Лев Кириллович тоже считал не последней. Мало того, что чертов англиец разрушил его план с похищением пушек, так еще и углядел, что кропфовы орудия из Швеции прибыли. Ишь, знаток выискался, совсем в глазах племянника очернил, когда теперь удастся помириться.