— А почему ее отец Петр решил спрятать золото от своего зятя?
— Правильный вопрос… Насколько я поняла, он возненавидел своего зятя за смерть дочери, он решил, что всему виной ее беременность, кажется, мать этого Гюнтера тоже умерла родами… Короче, мы с тобой уже в такие дебри забрались…
— Ну и главный вопрос: почему Петр решил, что его жизнь не имеет смысла, ведь у него же родилась внучка, Катрин?!
— Знаешь, как иногда бывает… Когда роженица умирает, то человек, который ее любил, сваливает всю вину на родившегося ребенка… Но в нашем случае, если даже дед твоей бабушки Катрин, Петр Краушенбах, и задурковал после смерти своей дочери, то уж ее отец, Гюнтер, делал для нее все, что мог. Когда-то его семье принадлежал большой дом…
— И где он сейчас?
— Там сейчас инфекционная больница…
— Фу! Это же наше родовое гнездо!
— Что поделать, советская власть все отобрала…
— А что, если вернуть? Сейчас же это можно сделать…
— А тебе это надо? Думаешь, это так легко сделать? Нужны деньги, много денег… А уж сколько документов — пропасть!
— Но в принципе-то возможно?
— Да говорят, один псих решил вернуть себе Кремль, считая себя прямым и чуть ли не единственным потомком Рюриковичей! Зачем тебе эта инфекционная больница, пропитанная этой самой инфекцией и забитая больными? Да будь у меня вот лично деньги, я бы построила, быть может, копию этого особняка, провела бы туда новые трубы, сделала отопление… Причем строила бы прямо на берегу Волги, рядом с дедовскими развалинами мельницы… Там такая красота!
— А это что такое? — Маша поднесла к глазам небольшой затемненный снимок, на котором были изображены кусты, камни…
— Да вот как раз это вроде бы и есть склеп, — сказала Людмила, откровенно зевая, поднимаясь и принимаясь убирать со стола.
— Какой же это склеп, когда здесь одни кусты?
— А ты приглядись повнимательнее…
— Да я вижу — тут нет никакого склепа! Камни…
— Ты не смотри на эти камни, ты смотри в середину этих кустов, там должен быть вход в склеп. Кто-то из нашей семьи фотографировал. Ты включи свет и рассмотри все хорошенько! А камни эти — они как ориентир. Это разрушенный памятник какого-то доктора, кажется гинеколога, там и буквы есть… «Ch… i… hs». Вот по этому памятнику и надо искать склеп. Да только я тоже, как и все из нашей семьи, не верю в клад. Какое золото? Все, что было накоплено семьей Краушенбах, полетело прахом, когда началась война и нам, немцам, приказали оставить город… Что неправильно это, что в сердце России живут немцы. Предполагалось даже, что фашисты были связаны с нашими немцами, которые якобы вели подрывную деятельность… что сюда уже начали поступать какие-то средства… Что город заполнился шпионами, врагами народа и все такое… Словом, в сорок первом году автономия немцев была ликвидирована, их переселили в Казахстан, в Сибирь… Подогнали баржу и приказали немцам в двадцать четыре часа покинуть город… Все было сделано очень быстро. После того как люди ушли, множество домов оставались пустыми, по улицам ходил голодный скот… Даже кастрюли с супом в этих опустошенных домах стояли еще горячие, когда хозяева были вынуждены взойти на баржу… Думаю, это время было самым тяжелым для наших людей, и кто знал тогда, как надолго они покидали свои дома… потом многие, конечно, вернулись, после пятьдесят пятого года, а кто-то сгинул в Сибири…
— Ну вот… Начали за здравие, кончили за упокой, — сказала Маша. — Вроде мы с тобой не так много выпили, а от разговоров о мужиках скатились до политики… Честно говоря, меня этот вопрос совсем не интересует. В то время вообще было много несправедливого, на то она и война…
— В твоей крови мало немецкого, быть может, от этого такое отношение? — задумчиво проговорила Людмила. — А для меня эта тема всегда была больной.
— Меня волнуют другие темы… — окончательно потеряв интерес к разговору, сказала Маша.
— И какие же, если не секрет?
Впервые, быть может, за все время их общения, растянувшееся на годы, между ними пробежал холодный сквозняк, который отрезвил их на минуту, дав почувствовать, что они совершенно чужие люди, хоть и родные по крови.
— Люда, у меня родители разводятся, ты разве не знаешь?
3. Золотой тоннель: прокурор
Константин Самойлов, молодой мужчина в черной майке и черных джинсах, остановился посреди комнаты и задумался. Так много предстояло сделать, и все дела такие тяжелые, невыносимые, наполненные тоской и безысходностью, что ему вдруг захотелось исчезнуть. Но не умереть, а именно исчезнуть на время, чтобы кто-то невидимый и сильный взял его за шиворот и поднял надо всей этой траурной круговертью, и держал так, в подвешенном состоянии, до тех пор, пока все не утрясется, пока не снимут с зеркал черную материю…