Они поцеловались, их руки сплелись, и зазвучали слова, которые вечно живы в устах любящих.
Улучив минутку, Жанетта приготовила еще порцию таракановки, разбавленной сизой жижицей, и они выпили вместе. Глотнулось без затруднений. Хэл сообразил, что тошнило не столько от самого спиртного, сколько от запаха. Стоило обмануть обоняние, обманулся и желудок. И с каждым разом пилось все легче.
Он осушил три стакана, а потом встал, взял Жанетту на руки и понес в спальню. Она поцеловала его в шею, и словно электрический разряд ударил от ее туб по коже, вверх до мозга, вниз через порывисто дышащую грудь, теплый желудок и воздвигшийся член до самых ступней, которые, как ни странно, заледенели. Мог бы поклясться, не было желания перестать нести на руках женщину, как в ту пору, когда он исполнял свою обязанность перед Мэри и Госуцерквством.
Но даже в упоительном вихре предвкушения сквозил неподатливый узелок. Малый, но мешал, темнел среди огня. Не мог Хэл полностью забыться, грызло сомнение, гадал, не скиксует ли, как бывало иногда, когда он нырял в постель в темноте и входил в Мэри.
Было и темное зерно страха, зароненное сомнением. Если скиксует, незачем жить. Ведь это же позор на всю жизнь!
И он твердил себе: «Нет, этого не будет, не должно быть». Невозможно, пока она в его объятиях, пока слиты их уста…
Уложил ее на кровать и выключил верхний свет. А она тут же включила прикроватное бра.
– А это-то тебе зачем, – сказал он, стоя возле кровати, чувствуя, как растет в нем страх и гаснет страсть. И в то же время дивясь, как это она так быстро и незаметно для него разделась.
Она улыбнулась и сказала:
– Помнишь, ты мне вчера говорил? Прекрасные слова: «И сказал бог: да будет свет»!
– Нам не нужен свет.
– Нужен. Мне нужен. Мне надо видеть тебя постоянно. Темнота всю радость скрадет. Хочу видеть, как ты ластишься.
Потянулась поправить лампочку, груди всколыхнулись при этом движении, а его от этого проняло почти нестерпимой болью.
– Вот так. Теперь мне будет видно твое лицо. Особенно в тот миг, когда глубже всего почувствую твою любовь.
Вытянула ногу и коснулась его колена кончиками пальцев. Наготой – наготы… И его бросило вперед, будто перст ангельский послал навстречу предназначению. Встал на колени на кровати, а те кончики пальцев так и прикипели к его бедру, будто приросли и не способны отделиться.
– Хэл, Хэл, – негромко сказала она. – Что с тобой сделали? Что со всеми вами сделали? С твоих слов знаю, что вы все, как ты. Надо же так! Заставили ненавидеть вместо того, чтобы любить, хоть и назвали эту ненависть любовью. Сделали из вас полумужчин, чтобы вы ушли в себя, а на всех, кто вокруг, бросались, как на врагов. Вы свирепые воины, потому что трусы в любви.
– Это неправда, – сказал он. – Неправда.
– Мне же видней. Это правда. Убрала ногу, положила рядом с его коленом и сказала:
– Иди ко мне.
И когда он, все еще на коленях, сделал движение вперед, приподнялась и ткнулась ему в лицо грудями.
– Возьми их в рот. Стань, как малое дитя. А я вознесу тебя так, что ты забудешь о ненависти и станешь думать только о любви. И станешь мужчиной.
– Жанетта-Жанетта, – хрипло сказал он и потянулся рукой выключить бра. – Только не при свете. Но она перехватила протянутую руку.
– Только при свете. Убрала руку и сказала:
– Хорошо, Хэл. Выключи. Ненадолго. Если без темноты тебе никак, нырни в нее. Глубоко нырни. А потом родись заново… хоть ненадолго. И тогда включи свет.
– Нет! Пусть горит! – рассвирепел он. – Я не у мамы в животе. И обратно туда не хочу, нужды нет. Возьму тебя, как армия город.
– Не будь солдатом, Хэл. Будь люба моя. Люби, а не насилуй. Взять меня ты не сможешь, ты же будешь во мне.
Закинула руку ему за шею, выгнулась под ним, и вдруг он оказался в ней. Содрогнулся так же, как когда она поцеловала его в шею, так же всем телом, но не так неистово.
Хотел прижаться лицом к ее плечу, но она уперлась ему в грудь обеими руками и с внезапной силой приподняла.
– Нет! Мне надо видеть твое лицо. Особенно в тот самый миг надо, потому что хочу радоваться, как ты забываешь себя во мне.
И широко открыла глаза, будто силясь запечатлеть каждой клеточкой памяти лицо Хэла.
Его это не смутило. Постучись тут сам архиуриелит, Хэл не обратил бы внимания. Но заметил, хоть и не вдумался, какие у Жанетты стали зрачки – крохотные, как карандашные точечки.
16
Алкашей в Союзе ВВЗ ждала неминуемая ВМ. И, стало быть, ни психологической, ни медикаментозной, помощи им не полагалось. Растерянный Хэл, желая излечить Жанеттин порок, пошел по лекарство к тому самому народу, который довел ее до жизни такой. Но прикинулся, что нуждается во врачебной помощи он сам.
– Пьянство на Оздве – дело житейское, обычное, но не в тяжелой форме, – сказал Лопушок. – А немногих алкоголиков скоренько приводят в норму, излечивают сострадалисты. Давайте, я вас полечу, попользую.
– Увы. Начальство не разрешит. А незадолго до того Хэл точно тем же объяснил, почему не приглашает жучу к себе.
– У вас самое щедрое на запреты начальство во всей Вселенной, – сказал Лопушок и захохотал, как всегда, подвывая. Отсмеявшись, продолжил: – Прикасаться к спиртному вам тоже запрещено, но ведь пьете же. Впрочем, о непоследовательности не спорят. Однако могу кое-что посоветовать, рекомендовать. Есть у нас средство, называется «негоридуша». Его добавляют в спиртное, сперва понемножку, потом с каждым днем побольше, уменьшая таким образом долю алкоголя. Так, чтобы через две-три недели пациент пил на девяносто процентов раствор «негоридуши». Вкус тот же самый, пропойца редко замечает подмену. Курс приема полиостью снимает зависимость пациента от алкоголя. Но тут не без подвоха, не без каверзы. Хитро помолчал и досказал:
– Пропойца становится, делается страстным «не-горидушаманом»!
Заржал, шлепнул себя по ляжке, затряс головой так, что длинный хрящевой нос раскачало, и зашелся таким хохотом, что слезы из глаз брызнули.
С трудом сдержал смех, вытер слезы носовым платком в виде морской звезды. И сказал:
– По-настоящему-то польза от «негоридуши» та, что пациенту открывается возможность разрядить, сбросить напряжение, которое вызывает у него желание, потребность пить. Открывается возможность, путь к сострадализации с одновременным отучением от стимулятора. Так как вариант с тайным подмешиванием «негоридуши» я применить к вам не смогу, придется допустить, поверить, что вы сами заинтересованы в лечении. Когда почувствуете, что готовы к терапии, положите, ах нет! – поставьте! Поставьте в известность меня.
Так у Хэла дома появилась посудина «негоридуши». А ее содержимое ежедневно и тайно добавлялось в таракановку, которую он добывал для Жанетты. Добывал и дожидался, пока «негоридуша» подействует, надеялся, что на дальнейшие психотерапевтические беседы хватит и его собственных познаний.
А тем самым эти самые «психотерапевтические беседы» неприметным образом вели с ним. Сострадалист чуть ли не каждый день шел на приступ, сражаясь с религией и наукой Союза ВВЗ. Лопушок прочел жизнеописание Айзека Сигмена и его труды: