-- Развлечемся? Ты -- почем?
Нинкабрезгливо сбросиларуку, сказалаяростно, по-русски:
-- П-пошел ты кудаподальше! Я туристка!
-- О! Туристка! -- выхватил толстяк понятное словцо. -- Америка? Париж?
-- Россия! -- выдалаНинка.
-- О! Россия! -- очень почему-то обрадовался толстяк. -- Если Россия -пятьсот марок! -- и показал для ясности растопыренную пятерню.
-- Ф-фавён! -- шлепнулаНинкатолстякапо роже, впрочем -- легонько шлепнула, беззлобно. -- Я же сказала: ту-рист-ка!
-- Извини, -- миролюбиво ответил он. -- Я чего-то не понял. Я думал, что пятьсот марок -- хорошие деньги и для туристки, -- и пофланировал дальше.
-- Эй, подруга! -- окликнулаНинку начистом русском, приоткрыв витрину напротив, немолодая, сильно потасканная женщина, в прошлом без сомнения -статная красавица. -- Плакат видела? Frau und Kinder -- verboten! Очень можно схлопотать. А вообще, -- улыбнулась, -- давненько я землячек не встречала. Заваливай -- выпьемю
Нинкаулыбнулась в ответ и двинулазаземлячкою в недракрохотной ее квартирки.
Стоял серенький день. Народу наулице было средне. Нинкасиделау окнаи меланхолично гляделанаулицу. Сергей валялся натахте с книгою Достоевского. Накомнатке лежалапечать начинающегося запустения, тоски. Ни-ще-ты.
-- Может, вернешься в Россию? -- предложилавдруг Нинка.
Сергей отбросил книгу:
-- Ненавидишь меня?
Хотя Нинкадовольно долго отрицательно моталаголовою, глазаее были пусты.
Мимо окна, среди прохожих, мелькнуластайкамонахинь.
Нинкаслегкаоживилась:
-- Где ряса?
-- Надне, в сумке. А зачем тебе?
-- Платье сошью, -- и Нинкаполезлапод тахту.
-- Ну кудаты хочешь, чтоб я пошел работать?! Куда?! -- взорвался вдруг, заорал, вскочил Сергей. -- Я уже все тут оббегал! Ты ж запрещаешь обращаться к Отто!
Нинкаобернулась:
-- Бесполезно. Я у него уже былаю
-- Была? В каком это смысле?! -- в голосе Сергея зазвучалаугроза.
-- Надоел ты мне страшно! -- вздохнулаНинкаи встряхнуларясу. -- В каком хочешь -- в таком и понимайю
Было скорее под утро, чем заполночь. Нинкавыскользнулаиз такси, осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, досталаиз сумочки ключ, вошлав комнату; разделась, нырнулапод одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, заросшему щетиной.
-- Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький! -- принялась целовать Нинкасожителя, гладить, аон не реагировал и продолжал плакать. -- Ну перестань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.
-- Я не верю тебе, -- произнес он, наконец, и отстранился. -- Никакая ты не ночная сиделка. Ты ходишью ты ходишь наРиппер-бан!
-- Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?! -- и Нинкавпилась губами в губы идиота, обволоклаего тело самыми нежными, самыми нестерпимыми ласками.
Сергей сдался, пошел занею, и они любили друг другатак же почти, как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.
Когдабуря стихла, оставив их, лежащих наспинах, словно выброшенные напляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:
-- Но если это правдаю Я тебяю вот честное слово, Нинаю Я тебя убью.
Сейчас они сидели в витринах друг против друга, наразных сторонах переулка: гимназисточкаи монахиня. Землячкапривалилась к наружной двери, готовая продать билетю И тут из правого проходцавозник Сергей: пьяный, слегкапокачиваясь.
Нинкаувиделаего уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим, жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжаласидеть.
Землячкаобратилавнимание настранного прохожего:
-- Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!
-- Что? -- очнулся Сергей. -- Ах, да! извините, -- и, опустив голову, побрел прочь.
Землячкавыразительно крутанулауказательным у виска.
-- Зачем? -- шепталаНинкав витрине. -- Зачем ты поперся сюда, дурачок?..
Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого, третьего, старая, страшненькая жрицалюбви без особого трудаумыкает Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатойю
Насей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окнамягко светились, даи не мог Сергей Нинку не ждать.
Оназамерланамгновенье у двери, собираясь перед нелегким разговором, но, толкнув ее, любовникане обнаружила. Шагнулав глубь квартиры и тут услышалазаспиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трезвый, апобедивший отчасти и навремя усилием воли власть алкоголя, глядел нанее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макарова.
-- Где ты его взял? -- спросилапочему-то Нинкаи Сергей почему-то ответил:
-- Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими набит сейчас весь мир.
-- Понятно, -- сказалаНинка. -- А я-то все думаю: кудадеваются марочки? -и пошланалюбовника.
-- Ни с места! -- крикнул тот и, когдаоназамерла, пояснил, извиняясь: -Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед смертью кое-что еще тебе сказать.
-- Перед чьей смертью?
-- Я же тебя предупреждал.
-- Вон оно что! -- протянулаНинка. -- Ну хорошо, говори.
Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого пистолетаходил ходуном.
-- Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, развратила, поссорилас Богом. Так, правда? Про то, как я затопталав грязь чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратиласвое телою
-- Замолчи! -- крикнул Сергей. -- Замолчи, я выстрелю!
-- А я разве мешаю?
Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.
Нинкасказалаочень презрительно:
-- Все ж ты фавён, Сереженька. Вонючий фавён, -- и пошлананего.
Тут он решился все-таки, нажал гашетку.
Жизненная силабылав Нинке необыкновенная: закакое-то мгновенье до того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинкаглубоко пригнулась и бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, ане в живот, кудаСергей метил), резко дернулалюбовниказащиколотки. Он, падая, выстрелил еще, но уже неприцельно, аНинка, собранная, как в вестерне, успелауловить полсекундочки, когдарукас пистолетом лежаланаполу, и с размаха, коленкой, ударила, придавилакисть так, что владелец ее вскрикнул и макаровапоневоле выпустил.